Стальной альков. Филиппо Томмазо Маринетти
вправо, марш!
Затем, кое-как подхватив тарелки, стаканы, хлеб, нож, я грубо пинаю своего соседа справа, который нехотя уступает, передвигая своё имущество, и в свою очередь толкает сидящего справа от него. Молодёжь охотно выполняет приказание, только доктор пыхтит, ворчит, бранится. Его с трудом поднимают. Тарелка с макаронами опрокидывается ему на китель. Падают стаканы. Разливается вино. Взрывы смеха, крики, галдёж. Все толкают доктора, сдавливают его, как кисть винограда. Его вопли тонут в общем шуме.
Обуздывая гвалт, я командую:
– Перемещение закончено! Всем сесть! Но горе, горе тому, кто опять притупит свою чувственность. А ты, дорогой доктор, не забывай, что гибкость это высочайшая и ценнейшая из добродетелей. Как бы ты мог, без гибкости, лечить нарывы, мозоли, сифилис, отит, или размягчение мозга у начальства? С гибкостью мы оставили Карсо[2] вслед за Капоретто[3], отступая, мы смеялись, в то время как сердце обливалось кровью. Как мы сможем, без гибкости, разгромить австро-венгерский пассатизм[4] и полностью возродить Италию после победы? Поверь, дорогой доктор, без футуристической гибкости ты скатишься в пассатизм! Я продолжаю, прикидываясь, что угрожаю ему:
– Чтобы не притупилась наша чувственность, всем взять в руки тарелки и стаканы! Вокруг стола шагом марш!
Поднимается адский шум. Пинки, резкие толчки, «Хватит!», «Заканчивайте!», удары, падения, «Караул!», вихрь, барабанная дробь и неразбериха. Однако молодёжь упорствует и, толкаясь, продолжает беспорядочно кружить вокруг стола. Полковнику очень нравится эта странная забава. Только доктору не весело. Кстати, а где доктор? Где он? Все отправляются на поиски. Он сбежал на террасу с тарелкой макарон.
Вперёд, вперёд, на приступ! Обед заканчивается беспорядочно, кое-как, под раскаты нашего смеха и взрывы рыжего закатного хохота. Раскалённые стеклянные облака, пенящиеся золотистые бутылки, нагромождения фарфоровых фиолетовых перистых облаков, светящееся воздушное пиршество, повисшее над сумрачной венецианской равниной.
Окружив доктора, мои друзья распевают шуточный гимн футуристов:
Ура ура ура пик пик
Ура ура ура пак пак
Маа – гаа – лаа
Маа – гаа – лаа
РАНРАН ЗААФ
Так они сражались с ностальгией.
Накануне крупного неприятельского наступления итальянским солдатам часто приходится отражать гораздо более опасное наступление; это наступление Любовных Воспоминаний. Мы чувствуем их незримое присутствие над нами и в нас, в наших сердцах и на наших губах, в этот вечер, посреди лёгких вееров розоватых небесных перьев и в любовных потоках нашей горячей крови. Я сидел вместе с полковником Сквиллони, капитаном Мелодией, лейтенантом Боской и моим денщиком Гьяндуссо, примостившись на отвесном краю обрыва.
Вслушиваясь, мы молча глотаем острую вечернюю свежесть, живо напомнившую дорогие арабские напитки, насыщенные ароматами специй и цветов. Внизу раскинулись города, разбросанные по необъятной венецианской равнине. Под нами Милан. В этот час, бурлящий ломбардский город после изматывающей ожесточённой работы уже зажёг все свои голубые огни, пристально и неотрывно вглядываясь глазами окон в извилистую линию фронта.
Все его 800.000 душ выволокли на булыжную мостовую свои обессиленные убогие и алчные тела, чтобы подняться как можно выше и смотреть, смотреть. Выше, выше, сбиваясь в большие разноцветные гроздья, карабкаются души, как воздушные шары, вырвавшиеся из детских рук. Наконец, они смогли рассмотреть, или хотя бы представить себе то, что делали их братья, отцы, женихи и любовники, как они сражались и страдали там, внизу.
Я разговариваю с Зазё, своей походной собачкой, рыжей бестией, проворной и умнейшей дворняжкой, родившейся в деревушке на берегу Пьяве[5] от чистокровного фокстерьера и бродячей собаки. Один из тех длинных нежнейших абстрактных разговоров, наполненных непритязательной философией, который ведут между собой двое разнополых животных, одно из которых добровольно забыло о своём гении, чтобы быть просто собакой. Я ощущаю себя собакой, щедро дарящей свою верность во имя сияющей Италии, которую с Ченджо[6] мы видим во всей её прекрасной наготе, спящей, раскинувшись посреди морей, чьё солёное дыхание, доносимое бризом, мы время от времени ощущаем на губах.
Мои друзья откровенничали вполголоса, обмениваясь своими любовными воспоминаниями. Я раздумывал о своём возможном броске на AMB[7] и мечтал о прекрасной сверхбыстроходной бронемашине, чтобы преследовать австрийцев, которые должны были вскоре начать своё большое наступление. Мой оптимизм более чем когда бы то ни было, был настроен на окончательную победу. Мысль о смерти никого не волновала.
Капитан Мелодия, худое и язвительное лицо, лукавые томные глаза богатого римского синьора, кавалерийского офицера, добровольно пошедшего в артиллеристы из любви к опасности и из уважения к отцу сенатору. Пылкая душа, преисполненная
Карсо – скалистое плоскогорье на северо-востоке Италии, расположенное на границе со Словенией и Хорватией и находившееся в то время в составе Австро-Венгерской монархии. Националистическое и ирредентистское движение в этом регионе стали одной из причин вступления королевства Италия в I Мировую войну.
Капоретто – коммуна в западной Словении на границе с Италией. Битва при Капоретто, или двенадцатая битва на реке Изондзо происходила 24 октября – 7 ноября 1917 г. между королевскими вооружёнными силами Италии и австро-венгерскими и немецкими войсками.
Пассатист (passatista ит.) – приверженец, сторонник старого; традиционалист.
Пьяве (итал. Piave) – река в северной Италии.
Ченджо (итал. Cengio) – коммуна в Италии, располагается в регионе Лигурия, в провинции Савона.
Auto mitragliatrice blindata (ит.) – бронеавтомобиль (autoblindo Ansaldo-Lancia 1ZM). Самым массовым итальянским бронеавтомобилем, своего рода «визитной карточкой» итальянской колёсной бронетехники Первой мировой войны, стал БА «Лянча». Их было построено достаточно много, и они использовались против австрийских и позже немецких войск. Сделала его фирма «Ансальдо» из Турина, взяв за основу лёгкий грузовик на пневматических шинах со сдвоенной задней парой. Толщина бронелистов из хромоникелевой стали спереди достигала 12 мм, а по бортам – 8 мм, чем мог тогда похвастаться не всякий танк. Однако самым необычным в этом БА была его двухъярусная башня. Причём в большой, нижней башне, находилось сразу два пулемёта, а в верхней, маленькой, с независимым вращением – один. Это давало возможность широкого манёвра огнём и позволяло не только обстреливать одновременно две разные цели, но и концентрировать очень сильный огонь на одной. Пулемёты использовались двух типов: французские «Сент-Этьен» калибра 8-мм, и собственно итальянские «Фиат-Ревелли» образца 1914 года.
Другой оригинальной особенностью этого БА были «рельсы» для резки колючей проволоки, установленные над капотом, чтобы проходить через проволочные препятствия, натянутые поперёк дороги.