Пони правосудия. Совершенно не супер. И уж точно не герой. Николай Вячеславович Атаманов
оставалось только трое из сорока восьми ребят. Раджниш, как обычно, левитировал, периодически выдавая глубокий горловой «Аум». Ну, это для него вполне естественно. Во время пары было то же самое. Человек живет в своем мире, к этому нужно просто привыкнуть. Никто уже даже не задается вопросом, как он это делает? А ведь наш мистик все законы физики на тюрбане своем вертел! То к стене приклеивается, то она к нему… И даже дуть не надо, чтобы реальность изменилась. Неужели в Индии, откуда его и заслали, все так живут? Удивительное место, стало быть.
Лина – особа тоже неординарная. Поймете позже. Она, кстати, до сих пор на меня смотрит.
– Тебе чего?
– Ширинку застегни!
– Тебе надо, ты и застегивай!
♣♥♣2 минуты 41 секунды спустя♣♥♣
Я вышел из аудитории, сейчас нахожусь в третьем корпусе. Глухо, как на тусэ интровертов, которые просто сидят в телефонах. Но еще тише. Это что, перекати-поле? Из-за этих тренировок все корпуса кроме первого теперь пылью зарастают.
И все же… Так странно… Никак не могу отделаться от чувства… Словно кто-то за мной следит. Сейчас я резко обернусь и…
– Лина?
– О нет, ты меня с кем-то спутал, мальчик, – забубнил вдруг выросший передо мной лысый старичок, – Ох, помню, было мне когда столько, сколько сейчас тебе. Тогда еще не было телевизоров, и мы пели песни…
– Аоамов Иоай Иоаович, вы меня до смерти напугали… – да, так нашего уборщика зовут. Что-то то ли татарское, то ли мордовское. Не разберу. Всегда появляется в самый неожиданный момент и начинает записывать голосовое сообщение на восемь минут. Остановить этот процесс невозможно. Понять о чем он говорит пытаться также не стоит.
– И вот как данность я воспринимал это… Сидишь бывает, сидишь, потом как встанешь. А за окном пурга. Норильск, не Норильск! А лампадка-то горит, ей все равно. Ох помню я, был один. Что с ним стало! Вот бывает так. Не ждешь, не гадаешь. А потом, оп! Мотоцикл приехал!
– Иоай Иоаович, прошу, прекратите, – со слезами на глазах выдавил из себя я, – ну очень уж грустная история у вас выходит…
– А мне грустно то как, сынок! Я ж ее любил. Мы с ней вместе, а потом… Гриб я в лесу с корнем как потяну. Да жалко стало, не решился, отпустил. Расти, говорю я ему. И тут на небе полетели самолеты. Значит, война, думаю. Ну я домой, домой. Я ж ее любил! Прибежал, в окно посмотрел. Там пурга. На колени упал, лик Христа свеча согревает…
– Иоай Иоаович, не надо больше вам вспоминать… Помилуйте…
– И помиловал меня господь. Открыл я книгу, а внутри страницы. Желтые-желтые, от слез пожухлые. Молитву отцу читаю. А раньше я думал… На чай к Мише пора. Стучу в дверь, но телевизора у него не было тогда. И песни не поет. Война же! ППШ нам барабанные выдали, многозарядные. Нажмешь раз и тра-та-та-та. Но ее я любил! А мотоцикл взял и приехал… Ему сказали, он и сделал. А меня не было рядом…
– Иоай Иоаоич… – я бросился к старику на шею. Тот платком лицо закрыл. И тихо так, будто боялся разбудить кого, продолжил.
– И вот