История одной жизни. Юлий Вайсман
потому что дальше он не шел, и пришлось ночевать прямо на скамейках в парке. Мы были предоставлены самим себе. К этому времени у нас кончились запасы хлеба и лука.
И тут случилось очередное чудо. Будучи старшим среди мальчишек, я повел их на перрон, где непрерывным потоком на Сталинград шли воинские эшелоны. Это был конец осени 1941 года. Мы с любопытством разглядывали военных и поезда. По книгам Гайдара я знал, как выглядит бронепоезд, и безошибочно узнал его, когда он подошел к перрону. Из вагона вышел военный, чье лицо мне показалось знакомым. Мы подошли ближе, и я услышал: «Вайсман, это ты?» Каково же было мое удивление, когда я узнал в этом уже старшем лейтенанте директора школы, Георгия Захаровича! Я рассказал ему, что мы эвакуируемся и застряли в Котельниково, не зная, что делать, что мама меняет вещи и что мы живем в парке. Он спросил, есть ли у нас хлеб или деньги. Получив отрицательный ответ, Георгий Захарович исчез в поезде, который уже стоял под парами. Через минуту выскочил на перрон с двумя буханками хлеба и 30 рублями одной банкнотой. Отдав их мне, он сказал: «У меня больше ничего нет. Скажи маме, чтобы немедленно ехала дальше». Как я впоследствии понял, это было то время, когда немцы шли на Сталинград, находясь где-то между Доном и Волгой.
Наступали холода. Среди эвакуированных появился человек, который начал вербовку на строительство оборонительных сооружений в городе Абганерово, что в 100 километрах южнее Сталинграда. Он обещал зарплату, паек и теплые вещи. Мама ухватилась за этот спасательный круг. Мы сели в пассажирский поезд, который шел на Сталинград. Нас высадили в Абганерово. В моей памяти осталась теплая уютная комната, где мы жили. Каждое утро я уходил с мамой копать окопы. Это были не простые окопы в человеческий рост, а противотанковый ров, который рылся машиной. Наша задача состояла в том, чтобы выносить оставшуюся во рву землю. Явственно помню огромное количество людей, доставленных из Сталинграда, цвет советской интеллигенции, в шляпах, в беретах, одетых по-городскому, в основном пожилые мужчины и очень молодые женщины. Над нами жужжали фокке-вульфы, но бомб не сбрасывали. Очевидно, велась аэрофотосъемка.
Наступала зима, работа закончилась, и мы съехали в более дешевую квартиру. Денег не было, еды тоже. Четко помню, как ночью, находясь в каком-то амбаре, голодный, я шарил рукой по полу, находил единичные пшеничные зерна и подносил их ко рту. Понимая, что так дальше жить нельзя, группа эвакуированных обратилась к властям, которые предложили переезд на зиму в калмыцкий колхоз Тибиткинерово, где можно было найти работу и перезимовать. На какое-то время мысли о войне ушли на задний план, потому что главное было прокормиться.
Погрузив последние пожитки, бабушек и Фиму на сани, мы двинулись в путь. Был страшный холод, начался буран. Вскоре я потерял из виду идущих сзади маму и других женщин. У нас был отрез теплой материи, который мама когда-то купила, чтобы сшить пальто для папы. Видя бабушку Хейвет, которая была легко одета, и, догадываясь, что ей холодно,