Лу Саломе. Леонид Нисман
демонстрации, проводимой в поддержку убийства царя Александра II. Мать не позволила дочери принять в ней участие, хотя сама была не на шутку заворожена происходящим.
«Вероятно, нечто революционное могло быть не совсем чуждо моей матери. Она была не только по-настоящему мужественной, ей в принципе нравилось скорее доводить ссоры до конца, чем улаживать их. Потом, во время предреволюционного периода 1905 года, она, невзирая на свой возраст, с трудом удерживала себя от того, чтобы не выходить на взволнованные улицы, где постоянно слышалась стрельба, от которой обе её домашние прислуги – робкие девочки – отмахивались обеими руками…»
Лу была отнюдь не робкого десятка, но, к удивлению матери, никак не опротестовала её запрет на участие в демонстрации. Она, молившая жизнь о «бурях», вдруг обнаружила, что бури политические не задевают её за живое. Между мотивами, подтолкнувшими её к учёбе за границей, и причинами, подвигшими на это её соотечественниц, лежала целая пропасть.
«Во время моей учёбы в Цюрихе, в начале которой убийство Александра II нигилистами праздновалось русскими студентами факельными шествиями и с буйной экзальтацией, я едва ли могла вовлечь моих сокурсниц в обсуждение чего-либо иного. Скоро я поняла, что свою учёбу они использовали преимущественно как политическое прикрытие их пребывания за границей. Не для конкуренции с мужчиной и его правами, а также не из научного честолюбия, не ради собственного профессионального развития они учились, а только лишь для одной цели: чтобы получить возможность идти в русский народ, страдающий, угнетённый и неграмотный, которому эти знания должны помочь. Потоки врачей, акушерок, учительниц, попечительниц любого вида непрерывно устремлялись из аудиторий и академий в самые дальние, глухие сельские местности, в оставляемые деревни. Женщины, которые по политическим мотивам в течение всей жизни находились под угрозой арестов, ссылок, смерти, полностью отдавались тому, что просто соответствовало их самому сильному и самому дорогому порыву».
Почти сразу же после переезда в Рим, в феврале 1882 года 20-летняя Лу знакомится с 65-летней Мальвидой фон Мейсенбуг Это была женщина редкой доброты, гений филантропии, неустанный поборник освобождения женщин и близкий друг Александра Герцена. Она была его многолетним корреспондентом, воспитывала его дочерей и подолгу жила в его доме в Лондоне.
Лу была представлена ей посредством рекомендательного письма цюрихского профессора Готфрида Кинкеля, историка и археолога, фрондёрская репутация которого роднила его с Мальвидой, известной в своё время активисткой социалистических сообществ в Гамбурге.
Кинкель полагал необходимым устроить для Лу «римские каникулы». Он несколько преувеличивал опасность её болезни, но драматизм его формулировки обеспечил Лу кратчайший путь к сердцу Мальвиды. Можно ли было остаться равнодушной к судьбе «девушки, которая так любит жизнь, будучи столь близка к смерти»?
Любопытно, что первым впечатлением Ницше о Лу тоже было опасение в «недолговечности этого ребёнка». Быть может, сочетание её возвышенности с её же хрупкостью