Лу Саломе. Леонид Нисман
Вильм), по собственному признанию, предпочла бы иметь ещё одного сына, всё же быстро присоединилась ко всеобщему культу.
Генетически в ней ничего русского не было, хотя в России она провела всё свое детство и раннюю юность. Неоспоримое воздействие на становление этой крайне своеобычной натуры оказали факт рождения, русский образ жизни, точнее, образ жизни столичных дворянских кругов, русская природа, климат, русские обычаи и нравы. Россия до последнего дня оставалась для неё родиной.
Густав и Лу.
Видимо, эта благоприобретённая русскость вместе с передавшейся от матери немецкой основательностью и унаследованной от отца гугенотской въедливостью в вопросах морали и веры породили этот характер, отмеченный недюжинным умом, неукротимым и своевольным нравом и неистребимым вольнолюбием.
Не отдаваясь до конца ничему и никому, Лу Саломе берегла как высшее достояние свою внутреннюю свободу. Да и внешней, как видно из воспоминаний о прожитом и пережитом, не поступалась никогда.
В семье говорили, в основном, по-немецки, но у Лёли была русская няня и гувернантка-француженка. Училась же Лёля в частной английской школе. Таким образом, она говорила сразу на нескольких языках. Дома родители переходили с немецкого на французский, а в присутствии няни говорили на русском языке. Слугами в доме были татары, швабы, эстонцы.
Маленькая Лу.
Сам генерал считался большим русским патриотом и старался привить дочке любовь к русской культуре и литературе. «Мы чувствовали себя не только на русской службе, но и русскими, – писала Лу в воспоминаниях, – отец был близок с Лермонтовым и, хотя не разделял его взглядов, пытался ему помогать». Маленькая Лу жила в отдельном крыле генеральского дома вблизи Эрмитажа, Адмиралтейства, посольств и клубов. Петербург для неё соединял обаяние Парижа и Стокгольма.
Лу и мама.
Лу – девушка.
Она росла в атмосфере, насыщенной интеллектуально и политически. В год её рождения было отменено крепостное право, а во времена юности были написаны главные романы Толстого и Достоевского. На глазах Лёли передовые женщины круга их семьи вступали в революционные кружки, боролись за эмансипацию.
«Братская сплочённость мужчин в нашем семейном кругу, – вспоминала она, – для меня, как самой младшей и единственной сестрёнки, столь убедительным образом запечатлелась в памяти, что с тех давних пор она переносилась в моём сознании на всех мужчин мира. Когда я раньше или позже их где бы то ни было встречала, мне всегда казалось, что в каждом из них скрыт один из моих братьев».
Общепризнанная любимица в семье, она, казалось бы, должна была иметь классическое счастливое детство, но на самом деле росла странной девочкой, даже дичком. «Моё детство прошло в совершенно фантастическом одиночестве, и в дальнейшем все мои мысли и устремления развивались вопреки всем семейным традициям и приводили