Молодые годы короля Генриха IV. Генрих Манн
когда-нибудь пасть в битве за тебя, Наварра, и за царствие Божие.
После этих слов Генрих смолк. Стихотворение «О короли! Во власти ослепленья…» осталось у него в памяти, и он втайне решил, что никогда не будут из-за него люди лежать убитыми на поле боя, платя своей жизнью за расширение его королевства.
– Дю Барта, – вдруг приказал он, – а ну-ка выпрямись в седле, как только можешь! – Верзила-дворянин повиновался, и принц посмотрел на него снизу вверх, не только насмешливо, но и с восхищением. – Тебе там сверху еще не видно прелестной мадам Екатерины со всем ее непотребным домом? Ведь ее распрекрасные фрейлины ждут вас не дождутся.
– А тебя, скажешь, не ждут? – спросил Агриппа д’Обинье, многозначительно подмигнув. – Впрочем, нет, ты же теперь добродетельный жених. Но, насколько мы тебя знаем…
Тут все расхохотались. А Генрих громче всех. Сзади кто-то крикнул:
– Будьте осторожны, господа! Любовные приключения с фрейлинами, как известно, уже многих наградили таким подарком, которого они не забудут до своей блаженной кончины.
Молодые люди рассмеялись еще веселее. Но в это время какой-то человек протиснулся к принцу и поехал рядом с ним, оттеснив остальных. Всадник не обращал никакого внимания на то, что его возмущенные спутники были готовы тут же наброситься на него с кулаками. У этого юноши лицо было особенно выразительным, но оно казалось слишком маленьким, так давил на него огромный лоб. Глаза эти много читали, и их взгляд уже был скорбен, хотя господину Филиппу дю Плесси-Морнею шел всего двадцать четвертый год, а было ему суждено прожить семьдесят четыре.
– Я только что слышал веление Божие! – возвестил он, обращаясь к принцу. – Господь приказал мне обратиться с речью к Карлу Девятому, и пусть эта речь побудит его объявить свободу вероисповедания и подняться на защиту Нидерландов от Испании.
– Лучше уступи свою речь господину адмиралу, – посоветовал Генрих. – Он-то заставит себя выслушать. Нас они еще не боятся. Но, надеюсь, скоро будут бояться.
Генрих и дю Плесси могли беседовать друг с другом не таясь, ибо ехавшие вокруг них молодые люди увлеклись перечислением всех удовольствий, ожидавших их при французском дворе. Говорилось вслух и об опасностях, приводились примеры. Упомянуто было также название той болезни, которой все так боялись. Тут Морнеем овладело великое воодушевление, и он воскликнул:
– Пусть я заражусь! Но Карл Девятый все-таки даст нам свободу веры!
– Ну, тогда ты будешь выглядеть довольно постыдно!
– Все мы выглядим довольно постыдно. Это все пустяки в сравнении с вечностью. Разве и наш Иисус не такой же опозоренный человек, распятый Бог, а мы все-таки в него верим! Верим в его учеников, в этих подонков человечества, и к тому же – евреев! Что он оставил после себя, кроме жалкой женщины, постыдного воспоминания и славы глупца, каким его почитали сородичи? И если императоры боролись против его учения мечом и законом, то как же боролся каждый в собственной душе с самим собой! Боролась плоть против духа! И все-таки народы покорились слову немногих мужей, и царства поклоняются – кому же? Какому-то