Инстинкт просвещения. Елена Пестерева
считаю, что литература – частный случай речи, и ее главная задача – коммуникативная. Это путь от одного человека к другому. Поэтому материалы в книге расположены вне хронологии, отечественная поэзия соседствует с иностранной прозой, а жанры критики перемешаны между собой. Мне хотелось объединить материалы по авторам и группам, таким образом, каким они существуют на моей литературной карте. В результате пришлось рассказывать о Нате Сучковой сразу после Марии Марковой, а о Сергее Гандлевском – сразу после Алексея Цветкова. Этот путь от меня как критика к читателю кажется мне самым прямым.
Вместо введения
– Какие книги на вас повлияли больше всего?
– Первые 25 лет жизни я жила в коммунальной квартире. В библиотеке на несколько полок чудом был Мандельштам, изданный во Владивостоке, сборник с ладонь, мягкая обложка, синий. Первое прочитанное стихотворение – «Сегодня дурной день», второе – рядом на развороте – про то, что «своей булавкой заржавленной / достанет меня звезда», и я решила, что ничего. Третье – про раковину без жемчужин, и мне не понравилось. Четвертое – про «я качался в далеком саду на большой деревянной качели». Была осень, мне было шестнадцать, мне не нравились вообще ничьи стихи, да и проза, да и люди тоже не очень. Но деревянная качель под соснами раскачалась перед моими глазами, и я до сих пор ее вижу.
В школьной библиотеке нашлась книжка с выдержками из дневников Толстого, я читала, как каждый день он мучается виной и отвращением к себе и дает бессмысленные клятвы не шататься по гостям, не играть в азартные игры, не болтать пустых сплетен, не ходить к девкам – и то ли верит, что в этот раз сможет, то ли с самого начала знает, что все это напрасные усилия, то ли и то, и другое одновременно. Я бы сказала, было ощущение, что я прекрасно его понимаю, но на самом деле оно было противоположным: что меня наконец-то кто-то понимает – и это приносит облегчение.
Позже, лет в 18–20, это были «Исповедь» Августина и «Шпиль» Голдинга – как я сейчас замечаю, они продолжили тему внутреннего конфликта и войны человека с самим собой. Мандельштам их спасительно уравновешивал своим изумлением перед даром жизни и воздушным сиянием лирики.
НГEx libris, 21 ноября 2019
Глава первая,
о том, какой хотелось бы видеть критику
Роль критики в современной литературе
(круглый стол, фрагмент)
Последние несколько лет книжные обзоры есть в журналах Marie Clair, Elie, Cosmopolitan, Glamour, Esquire, SNC, Men’s Health, Playboy, Домашний очаг, Медведь, Дилетант, Добрые советы и далее, и далее. Добавлять книжную полосу или книжный разворот стало правилом хорошего тона. Это могут быть регулярные обзоры или тематические подборки.
Работая литературным обозревателем в Psychologies, я три года наблюдаю сопротивление и преодолеваю взаимную неприязнь читателей и писателей. Например, ощутимо предубеждение, что современная отечественная проза это очень скучно, сложно и оторвано от реальности, в смысле, делается писателями для писателей, на замкнутый на себе междусобойчик. Второе предубеждение: современная русская проза выискивает наиболее мрачные и травмирующие фабулы и педалирует темы социальных язв, т. е. это проза кромешного ада из одиноких старушек, детдомовских детей, домашнего насилия, убожества и нищеты, причем конфликты либо не разрешаются, либо разрешаются так, что окончательно отравляют жизнь читателю. Добровольно читать такую литературу читатель не согласен. Личный ад у него и без книжек есть.
Каждый месяц я рассказываю читателю, что современная проза это не так страшно, как кажется, и включаю в обзоры Абгарян, Улицкую, Водолазкина, Данилова, Воденникова, Шишкина, Толстую, Кучерскую, обоих Драгунских. Я сознательно называю отечественных прозаиков, потому что круглый стол, насколько я могу судить, не о переводной литературе. Хотя большей частью я читаю и обозреваю иностранную литературу.
Кроме этого, есть предубеждение, и читательское, и, разумеется, писательское, среди поэтов, критиков и всего «литературного бомонда», что глянцевый журнал это вершина пошлости. Такой антипод «толстого» журнала. Что глянцевый журнал делают люди низкого культурного уровня для себе подобных и хуже – и ради денег. Журнал для масс. Эти самые массы, похоже, современному писателю мерещатся столь дикими, что контакт с ними мучителен и не нужен.
Можно сколько угодно говорить о невстрече автора и читателя, но встреча с позиций снобизма невозможна.
Книжными обзорами присутствие литературы в глянце не исчерпывается. Это могут быть эссе, интервью с писателями, опыты прочтения классики, как делала в свое время Новодворская в «Медведе», могут быть стихотворения или журналистские материалы с инфоповодом типа книжных ярмарок и появления сайта Gorkiy. Глянцевые журналы охотно публикуют рассказы и фрагменты романов. Рассказы – строго неопубликованные ранее, а вот фрагменты могут быть и из только что изданной книги.
Елена Луценко: Лен, а вот такой вопрос… Есть ли в глянцевом журнале цензура в отношении литературной критики? Что автоматически не может попасть на страницы, так сказать, рецензий?
Елена Пестерева: Нет. Цензуры