Бульварное кольцо – 3. Прогулки по старой Москве. Алексей Митрофанов

      Петровский бульвар невелик, но уютен. Две аллеи – одна пошире, другая поуже. Тишина и покой. А в 1947 году, в честь 800-летия Москвы бульвар украсили (со стороны Цветного) чугунными вазонами и фонарями. Подстать – и скромно, и со вкусом.

      Именно сюда спешил на свидание к своей престарелой возлюбленной престарелый же ученый Задопятов, герой романа Андрея Белого «Москва»: «Стояли тюками дома; в них себя запечатали сколькие – на смерть; Москва – склад тюков: свалень грузов.

      – Извозчик, – Петровский бульвар!..

      Приближаяся к месту свидания, так сказать, – он запыхтел; несмотря на преклонные годы, он чувствовал так же себя: четверть века испытывал то же волнение – именно с этого места; прилив беспокойства давал себя знать – совершенно естественный, если принять во внимание: его ожидавшая дама – сердечная, честная личность; и – прочее, прочее…»

      И началось волшебное свидание: «Хозяйка сдаваемой комнаты ухо свое приложила к дверям и – услышала: – Да…

      – У Кареева сказано ведь – уф-уф-уф, – и диван затрещал, – что идеи прогресса сияют звездой путеводной, как я выражаюсь, векам и народам…

      – Вы это же выразили в «Идеалах гуманности», – вяло сказал женский голос.

      – Но я утверждаю…

      – Скажу а про по, – перебил женский голос, – когда Милюков вам писал из Болгарии…

      – То я ответил, как Павел Владимирович, указав на заметку Чупрова…

      – Которую Гольцев завез…

      – К Стороженкам…

      – И я говорю то же самое, – что; когда вам написал Милюков…

      Тут закракал корсет.

      Тут хозяйка сдаваемой комнаты глаз приложила к прощелку замочному и – увидела: ай-ай-ай-ай!

      Ай!

      Дама лет сорока пяти, или пятидесяти, с заплеснелым лицом, но с подкрасом губы свою грудь заголила, сидела с невкусицей этой перед зеркалом; вовсе без платья, в корсетике с серо-голубенькою оторочкой, в юбчонке короткой и шелковой, цвета «фейль-морт»; платье цвета тайфуна с волной было сброшено на канапе серо-красное, с прожелтью; на канапе же Никита Васильевич – только представьте!

      Никита Васильевич сел, раскорячившись, – без сюртука, верхних брюк, без ботинок; и стаскивал с кряхтом кальсонину белую с очень невкусного цвета ноги перед дамой, деляся с ней фразой, написанной только что дома:

      – Приходится – уф – chere amie, претерпеть все тяготы обставшей нас прозы…

      Стащил – и стал перед ней: голоногий.

      Почтенная дама, сконфузившись, пересекала рыжеющий коврик, спеша за постельную ширмочку, – в юбочке, из-под которой торчали две палочки (ножки без ляжек) в сквозных темно-синих чулках; из-за ширмочки встал драматический голос ее, перебивши некстати весьма излиянья прискорбного старца:

      – Здесь запах…

      – Какой?

      – Не скажу, чтобы благоуханный.

      Пошлепав губами, отрезал: броском:

      – Пахнет штями.

      – Весьма…

      И действительно: промозглой капустой несло. Шлепал пятками к ширмочке; вздохи теперь раздавались оттуда и – брыки:

      – Миляшенька…

      – Сильфочка…

      – Ах, да ах, – нет…

      Наступило молчание: скрипнула громко пружина».

      Таков был разврат на Петровском бульваре.

      А в 1901 году газета «Московский листок» сообщала: «В доме Прохорова на проезде Петровского бульвара, по взломе дверных замков, громилы обокрали ночью пивную лавку Трехгорного пивоваренного завода, откуда похитили старинные часы, все папиросы, несколько ведер пива, все закуски и с похищенным скрылись».

      Вот такая, как будто, пародия на красивую жизнь.

      Даже революционные события здесь были, слово, пародийными. В 1906 году «Новое время» писало: " Сегодня толпа забастовщиков остановила на Петровском бульваре вагон конно-железной дороги и предложила находившимся в ней пассажирам выйти, затем опрокинула пустой вагон».