Жигалов и Балатон. Последний удар «пантеры». Владимир Петрович Малахов
а им: «Не лезьте! Не ваша земля». Приехала опергруппа: опера, следователи, эксперт, кинолог с собакой. Собака огромная, как теленок, и вот как только с нее намордник сняли, давай она эту опергруппу гонять. Представьте себе такую картину: вся опергруппа сидит на деревьях да на столбах, и собаковод хренов тоже на дереве сидит, а кобель внизу ветки деревьев в опилки перерабатывает. И тут подходит поезд. Остановился прямо напротив от центра событий, метрах в двадцати. Окна открыты. А тут еще громкоговоритель на столбе: «Стоянка поезда двадцать минут». Майор с порванными штанами с дерева кричит:
– Сержант, уберите собаку!
А тот в ответ:
–Да он сейчас полчасика и успокоится!
– Собака мне сразу не понравилась, – смеясь, сказал Жигалов.
– А ты что, тоже там был?
– А как же, это ж мой участок.
– Издалека смотрел?
–Нет, тоже на дереве сидел.
И они опять начинали хохотать, забыв прежние обиды, ведь это были будни их милицейской жизни, которую они себе выбрали.
А в жизни городка происходили перемены: он преображался, становился чище и наряднее. Исчезли последние бараки, а вместе с ними и свалки с помойками, их вечные спутники. Строилось много жилья, открыли новый Дом культуры, кинотеатр. Снесли старый базар, который Жигалов считал рассадником преступности, а на его месте возвели памятник героям войны. Даже не памятник, а целый комплекс. Ко всем этим переменам Иван Егорович чувствовал свою сопричастность. Столько бессонных ночей он провел в рейдах, сколько раз он пресекал хищение стройматериалов, так называемой социалистической собственности, сколько бесед провел с «несознательным элементом»… Причем с возбуждением уголовных дел участковый не торопился, понимал, что каждый отправленный в тюрьму – это горе для семьи, это детские слезы. Ну, бывало, умыкнул мужик со стройки рулон рубероида, Жигалов его так пропесочит, что у того при слове «рубероид» еще лет десять изжога начинается. Но не со всеми так поступал Иван Егорович, те, что терроризировали привокзальную зону, у него у самого были такой изжогой, что по ночам спать не мог.
Судьей в городке в ту пору был Григорий Яковлевич Головачев – фронтовик, инвалид войны, человек настолько уважаемый всеми, что даже те, кто срок получил, говорили ему: «Спасибо, Григорий Яковлевич!» Все это потому, что поступал он строго по закону. За долгое время своего судейства он научился быть абсолютно беспристрастным. Встретил его Жигалов как-то на улице:
– Здравствуйте, Григорий Яковлевич!
– Здравствуй, Иван! Как дела?
– Да, так, вроде все хорошо. Вот только блатные достали, сил нет.
– Что, сильно достали?
– Да это ж как гидра о семи головах, одну срубишь – две вырастет, – распалялся участковый, – один садится, другие освобождаются, годами нигде не работают, воруют по мелочи, да приезжих грабят, а заявления на них никто не пишет, вот они безнаказанностью и пользуются. А если кто и пишет, то обвиняемый один, а остальные свидетели и свидетельствуют