Лимоны и синицы. Марта Кетро
совсем живой, а я бы не проснулся. Я не предложил.
Когда ты ушла, мне стало очень хорошо. Ко мне вернулось много энергии, только тогда я понял, сколько ты у меня отбирала. Женщины пошли одна за другой, и все они оставались довольны. Каждая из них лучше, чем ты, я специально за этим слежу. Я снова свободен. Мои дела в полном порядке, и я поехал к океану, который ты никогда не видела. Курю электронную сигарету, и буду курить её столько, сколько захочу, у меня есть сменный блок. Я тебя забыл.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил, но забыть одну жизнь – человеку нужна, как минимум, еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Зимование
Я хотела написать что-нибудь простенькое, немного мелкого мусора, вроде конфет пополам с пустыми фантиками, которые высыпаешь из пакета в фэйсбук. Просто предупредить, что после сегодняшнего осталось всего два дня, когда можно гулять в шелковых платьях на голое тело, не пропустите, девочки, это важно, кожа потом долго будет вспоминать.
Вместе с кофе на вынос дали сегодня молоко, поэтому получился такой лонг-дринк, что я присела на белую скамью, которая смотрит на задворки Театра оперетты, и стала тоже смотреть. Я хотела узнать, кто придёт в кадр: многие были с телефонами около уха, но некоторые так. Прошла парочка сорокалетних любовников, нет, ну правда, странно в их возрасте так заметно гордиться тем, что обнимаешь тётеньку за попу. И счастливо розоветь, что тебя обнимают за попу, в этом возрасте тоже странно. Они, может быть, даже устраивают свидания у друзей, а не в отелях, осуждающе подумала я, бабье лето у них, ишь бесстыдники.
Мимошедшие почти все смотрели впереди себя, потому что если краем глаза замечаешь кого-нибудь на скамейке в нетусовочном месте, да ещё с бумажным стаканчиком, оно, наверное, бомж или сумасшедший. Но как только я подумала это словами, слева уселась девушка с блокнотом, а справа подошли три дамы разной толщины, две очень в теле и одна ничего. Это было похоже на гэг – только что пусто, и вот уже четверо, и трое гомонят, культурно, впрочем.
А хорошее слово – гомонята.
И я тогда посмотрела на небо и подумала, что все эти люди, которые себя нервно убеждают, что счастье не зависит от возраста или размера задницы, они, наверное, не очень неправы. Чуть меньше тревожности в голосе, и я вам, пожалуй, поверю, если ещё немного посижу в этом молочном воздухе, в шёлковом платье, в симпатичной толпе, в бабьем лете, в любви и в городе.
В этом городе нет ничего особенного, кроме того, что в нём можно быть предпенсионной толстухой с сигареткой, которая счастлива после рабочего дня; можно – взрослой влюблённой тётенькой, у неё абсолютно всё впереди и ещё порядочно наросло сзади, но это не мешает ей быть счастливой; и нищенкой с прямой спиной можно быть в нём, и прогуливаться по Тверской, мимоходом заглядывая в урны с таким же потребительским любопытством, с каким другие смотрят на витрины – и не выглядеть несчастной.
В