.
вместе с подушкой и, протискиваясь между полок, угрюмо уволокла в служебное купе. Саньке все равно спать не хотелось, и он сначала думал о проводнице: «Вот странный народ, и чего сердиться-то, – все равно бы я ложиться на стал, столько всего интересного за окнами, – когда еще увижу?» – А потом, радуясь как ребенок, глядел в окно.
Так он и сидел всю ночь, упершись лбом в оконное стекло, закрыв его ладонями, чтобы не отсвечивало, и глядел на уснувшую чужую жизнь за темными окнами станционных построек, бисером рассыпанные по горизонту огоньки незнакомых деревень, мелькающие деревья, поля, огороды, и во всем этом виделись ему признаки неведомой жизни неизвестных ему людей.
– Ну надо же! – удивлялся он, в очередной раз видя шлагбаум, блестящую у будки стрелочника мокрую дорогу, которая пересекала пути и исчезала в темноте вместе с полосатыми столбиками, убегая, наверное, вон к тем далеким огонькам. – И везде ведь люди живут…
Потом он подумал о брате, несколько лет не гостившем в деревне, и на сердце стало сладко-радостно, что вот завтра он увидит его, и как тот обрадуется, и как они будут потом сидеть и разговаривать с ним, вспоминая давнее, детство, как потом… Потом Санька не заметил, как заснул.
Днем он уже был у дома брата.
«Только бы Генка был дома, – думал Санька, поднимаясь пешком на седьмой этаж. Лифта он побаивался, – а ну как он застрянет, сиди потом…»
Геннадий был дома:
– Братка! – радовался он, обнимая Саньку. – Лен, Павлуха! Посмотрите, кто к нам приехал!
Вышли жена с сыном. Сноха сдержанно кивнула.
– А я иду и думаю, – вешая пальто и шапку, говорил Саня Елене, – главное, чтобы Генка дома был, а то у него вечно репетиции! Как выходной, праздник или вечер – так репетиции, сроду его не застанешь. Последний раз, когда приезжал, помнишь! – полночи сидел, его ждал. Правду говорят: кому война, а кому мать родная. У людей праздники, а у него – концерт.
– Какие у него теперь репетиции! – Елена махнула рукой, ушла в зал.
– Теперь у нас совсем другая музыка, – развел руками брат. – Теперь все в прошлом. Про все это я уже забыл.
– Как забыл?
– Да так. Ладно, что стоим-то! Ты проходи, проходи. Мать, сообрази нам ужин. Я пока сбегаю, а ты, Павлуха, дядю Саню развлеки, покажи, как живешь. – Геннадий, накинув шапку, вышел.
Саня заглянул в комнату племянника. На полках, где раньше, как помнил Саня, были книги и висели старый пароходный штурвал и барометр, теперь стояли бутылки разных видов с яркими наклейками. Свободные от увешенных плакатами с машинами и Шварценеггерами стены были заклеены разноцветными пачками из-под сигарет. На столе стоял телевизор, на его экране мелькали пестрые картинки. Павлик лежал на диване.
– Да, Павлуха, большой ты стал. – Саня так и стоял в дверях. – Ты в каком?
– В девятом.
– О-о! Вишь, как время летит! Сколько вы уж у нас не были? Года четыре? Ты хоть Леньку-то и Таньку моих помнишь? Как на речку ходили? Помнишь, как раков с ними ловили?
Павлик пожал плечами:
– Помню… – Он нажимал