188 дней и ночей. Януш Вишневский
и мужчин, подсевших на посещение борделей. И только очень немногим из них нужно, чтобы любовь пришла к ним в шапке Санта-Клауса, с полиэтиленовым мешком на голове или в сапогах со звенящими шпорами.
Кроме того, эта монахиня, возможно интуитивно, знала, что в публичном доме она обязательно встретит… верующего человека. По результатам исследований (первых подобного рода), проведенных студентами и научными работниками Силезской медицинской академии, более половины проституток (в Силезии!) считают себя верующими. Каждая пятая ходит в костел по воскресеньям, регулярно исповедуется, получает отпущение грехов и допускается к церковному причастию. Такой привилегии лишены сотни тысяч женщин, которые наверняка не являются проститутками. Их грех, который нельзя отпустить ни в какой исповедальне, состоит в том, что они продолжают пребывать в ритуальной нечистоте. Впрочем, чаще всего он, этот грех, не является порождением греховной природы этих женщин. Он скорее результат страха одиночества. Одиночество на земле им показалось страшнее, чем вечный огонь в аду, и мало того что среди них есть разведенки, так они еще вступают в неосвященный союз с другим мужчиной. Таким образом, совершенно отличаясь от проституток, они автоматически стали незаконнорожденными детьми менее престижного Бога. Я знаю, что значит испытать чувство такого незаконнорожденного.
В жизни моей мамы, Ирены Вишневской, в девичестве Щигельской, было четыре фамилии (считая девичью) и три большие любви. С каждой из этих Любовей ей посчастливилось вступить в брак. Плодом последней любви стал я. Мама прибивала на стену над кроватками для нас (для меня и брата) деревянные крестики и учила молитвам. Я знал все молитвы и все их читал перед сном, стоя на коленях в кроватке перед крестиком, что мама прибила к стене слишком большим гвоздем (отец не захотел помочь вешать крест, потому что после трех лет, проведенных в лагере в Штутгофе, он перестал верить в Бога). Каждое воскресенье она отправляла нас с братом в костел и давала с собой деньги на пожертвования. (Иногда, но только иногда, мой брат на эти деньги покупал сигареты. Я же предпочитал сладости.) Однако, несмотря на то что мы были, в общем-то, образцовыми прихожанами, к нам в квартиру ни разу не пришел ни один ксендз для сбора традиционных рождественских пожертвований. Мать покрестила нас, послала к первому причастию, в школе мы лучше остальных знали молитвы. А ксендз так ни разу и не пришел к нам за рождественскими пожертвованиями. Он обходил дверь нашей торуньской квартиры так, как будто за нею жили прокаженные иноверцы. Никогда не забуду слезы в глазах моей мамы, когда после очередного рождественского обхода ксендзом прихожан, всех, кроме нас, со стола, покрытого лучшей скатертью, мама убрала посеребренное распятие и кропильницу. Убрала их в специальную коробочку в шкаф, где все это должно было ждать целый год очередного обхода. Последний раз она со слезами на глазах проделала это в декабре 1977 года, за десять месяцев до своей смерти.
Моя мать была самой прекрасной и самой праведной разведенной католичкой, какую только я видел в своей жизни…
Всего,
ЯЛВ