Туатара всех переживёт. Светлана Геннадьевна Леонтьева
меня за то, что я такая. Но я не могу уйти с твоего пути. Я поклялась. Ещё тогда на речке, когда зашивала твоё разодранное в клочки платье. Когда бинтовала твои раны, когда прижигала зелёнкой твои ссадины, когда омывала твои ступни, когда острожно прикладывала пластырь к твоей лодыжке, когда смачивала Дзинтарсом твой лоб. Когда отдала тебе навсегда свою кофту, когда подарила свои мечты, когда рассказала о своём чувстве к Иа, когда капли нашей крови смешались в один большой круглый шарик, который постепенно затвердел и ссохся. Даже палец было больно отдирать, словно рвалась кожа. Что мне сделать, чтобы ты меня простила? Уйти, затаиться, не вспоминать тебя, забыть, вырвать куски памяти, перерезать бритвой все воспоминания? Что мне сделать, скажи?
– Умри! – написала Милена Ерёмина-Клюкович-Бла-бла.
– Тогда я стану травой, зёрнами, хлебом!
***
Вот он. Вот он мельничий жернов,
тугой, масленичный, из камня. Он – твердь.
Холодный снаружи, в насечках, лужёный,
с повадкою древнею: перетереть.
Зерно, корневища, орехи, побеги,
он жар породил, он зачал колесо,
железо крошил и спасал он Ковчеги.
А нынче меня придавил. Адресов,
емейлов и сайтов я не перечислю.
Сползаю спиной по стене. Правой кистью
за сердце хватаюсь. Абрау Дюрсо
разлито по небу кровящимся солнцем,
а жёрнов, а жёрнов – в нём всё перетрётся:
я, ты, этот мир, прошлый, будущий, весь!
Я тоже, как жёрнов: в муку вас, в хлеб, в печку.
Я – прах, что из праха, из гречки я – гречка,
что там про сердечко? На сердце насечка
под всеми одеждами – сколь их? – порез.
Почти до исподнего грубо раздели,
растёрли в муку, белой детскою кожей
покрыты все Гоголевские шинели
мои. А всё мелют, все мелют и мелют
меня жернова через снег, ветер, дождик.
Да хоть завернусь я в сто сорок одежек
в груди бито-бито, растёрто, раскрыто,
раздавлено, смято. Срастётся едва,
но вновь между ребер опять жернова.
И мельник, взваливший мешок на хребтину,
завернутый грубо, нещадно в холстину
относит в амбар, как товар, как дрова –
горячий ожёг. Все обиды истёрты
на мелкие части, на зёрна. Ешь тортик
и вишенку сверху да в аленький ротик.
Что перемололось и больно-то как!
Как воду в вино превращать, а в свет мрак,
пять тысяч голодных пятью как хлебами
да рыбой, совет, как насытить их, дай мне!
Не знаю. Лишь волю сжимаю в кулак.
Сама в эту мельницу сунулась сдуру
и грудью легла, телом на амбразуру,
кому мы нужны? Государству? Нет. Вряд ли.
Ему поглупее нужны и попроще.
И ты – жернова мне, любимый, хороший,
и я – жернова, крепкозубые толщи.
Всё перемелю. Ничего я не брошу.
И всех.