Заботы Межмирного Судьи. Станислав Росовецкий

      – Миклош! У меня холодеют руки! – провизжала княгиня Баторий. – Холодны, как лёд!

      – Это ничего, госпожа. А вы прилягте да отдохните, – прозвучало снаружи, с другой стороны скважины, точнее, дыры в стене. Прошелестело, стукнула чернильница, стражник вздохнул. Хлопнула дверца, и бывшая спальня княгини, а теперь её одиночная камера, снова погрузилась в полную тьму.

      Отверстие в заложенной кирпичом дверном проёме оставлено, чтобы можно было передавать знаменитой убийце поднос с едой и питьём и забирать его назад с пустой уже посудой, та же дыра служила для манипуляций с ночным горшком. Окна безжалостно замурованы. Княгиня Эржбет не ослепла только потому, что дважды в день могла наблюдать у скважины проблески дневного света, а вечером – багровые пятна, отражения огней факелов.

      Будто на смех, ей оставили шкафчик с её любимыми книгами. Но ни суровая «Вульгата», ни первый том «Писем тёмных людей», ни «О женщинах прославленных» великого Боккаччо не могли во тьме утешить её. Приходилось сдерживать себя на краю безумия, вспоминая страница за страницею напечатанное в них и сочиняя письма на латыни, древнегреческом и немецком языках. В проговариваемых вполголоса посланиях она обращалась к живым и мёртвым родственникам, к приятелям и врагам.

      Дивны, однако, дела твои, Господи! Сегодня утром, незадолго до завтрака, у неё случился настоящий праздник: Миклош, ворча, просунул в отверстие четвертушку бумаги, чернильницу, очиненное перо и огарок сальной свечи на дешёвом медном, заляпанным салом подсвечнике. В ответ на её замечание (где, дескать, ей взять огниво?) выругался, забрал огарок и вернул уже зажжённым и оплывающим на глазах. «Сын твой, его светлость господин Паль, и высокородные зятья твои просят тебя написать завещание, свою последнюю волю. Поспеши, госпожа, огонька ненадолго хватит». Именно эти слова он и пробормотал, грубая скотина. Видно, теперь некому в Чахтицком замке его как следует отделать кнутом.

      Завещание она давно уже составила и тщательно хранила в памяти. Записать его трудности не составило. Было бы зеркало, она вполне успела бы и осмотреть себя. Но зеркала у неё нет, и слава Богу. Ей вполне хватило зрелища своей правой руки, держащей перо. Хотя… Она решилась тогда и при свете огарка – чадящего, уже почти расплывшегося на медной чаше подсвечника, растопырила перед собою пальцы обеих рук.

      Господи, да куда же подевались её красивые ручки – тонких костей, изящно длиннопалые, в нежной коже и со всегда остриженными ноготками? Те ручки обожали целовать любовники и, с особым пылом, любовницы… Перед нею – клешни старухи-нищенки, все в грязи и коросте, ногти длинные, загнувшиеся, кое-как обломанные и обкусанные. Не может быть сомнений,