Затмение. Ирина Арсентьева
эта дряхлая седая старуха. Кое-как собирала свой истлевший до тонких, почти невидимых нитей скарб. Охапками швыряла его оземь и сама топталась по нему слабыми искривленными холодом ногами. Злилась и раздраженно бросала в лицо, словно проклятия, порывы промозглого, леденящего душу ветра. Кружила, устремив куда-то вдаль подслеповатые тусклые глаза. Произносила полушепотом странные заклинания, замерев неподвижно на секунду-другую. И вновь неистово хохотала, унося вслед за собой серую змеевидную поземку. Завывала по-волчьи, серым занавесом отгораживаясь от всего нового, пришедшего неожиданно ей на смену. Разбросав в стороны длинные, костлявые руки в лохмотьях, изо всех сил пыталась зацепиться за ветки деревьев. А они уже не трещали и не ломались от ледяного ее прикосновения, а изгибались, вычерчивая в воздухе графитом иероглифы новой жизни, осознавая свою силу и ее беспомощность. И вырвавшись из ее цепких мертвых пальцев, устремлялись вверх, навстречу пробившемуся вдруг сквозь серую пелену холодному и еще неяркому солнцу. Так уходила зима…
Подснежники
Подснежники они ведь из-под снега. Появятся, как только ошалевшие птицы прощебечут о весне. Стрелки солнечных часов уже указали на ее приближение. Светлого времени поприбавилось. Сама весна не поторопится, выжидает, когда отступят утренние заморозки, прольются до последней капли холодные серые дождики с ледяными крошками, улетят растрепанные снежные мухи с тяжелыми от влаги крыльями, пробираемые зябкой дрожью.
В этот раз весна опоздала. Проспала, наверное. Уже третий месяц, как она должна была вступить в свои права, а она все спит. Набухшие почки висят на тополиных ветках, словно гроздья перезрелых ягод и не могут принять решение, сбросить смолистые пахучие чешуйки или еще повременить.
Травинки, страшась вылезти из земляного укрытия, лихорадочно жмутся друг к другу, стараясь немного согреться.
Вот желтые первоцветы – адонисы – пригрелись на чуть выступающей кочке из опавших, спрессованных снежным настилом листьев. Красуются, похваляясь друг перед другом винтажными кружевными юбочками и воротниками проталин. А лепестки их, тонкие и изящные, как детские ноготки, от редкого солнечного тепла маслицем так и блестят. Зазывают.
Мелкие лимонного цвета звездочки гусиного лука вздрагивают от резких порывов ветра, стараясь выдержать это непривычное испытание.
Сон-трава опушилась как никогда. Одетые в серые шубки стебельки бесстрашно тянутся вверх. Вот-вот взмахнут длинными тяжелыми ресницами и откроют миру ультрамариновые глаза. Будут, как всегда, лениво озираться и кутаться в пушистые боа тонких резных листьев.
Я жду подснежников. Хотя они вовсе и не подснежники, а тюльпаны со скромным определением поникающие. Поникающие, потому что всегда кланяются. Скромные, недооценивающие своей красоты, с почтением склоняют свои головки. Так уж у них повелось.
Когда-то в детстве их было видимо-невидимо.