Босиком на закате. Эвелина Сергеевна Рожкова
меня домой, а сам уехал к себе. На пороге меня встретили радостные мама, бабушка, две сестры и брат. Они заключили меня в крепкие объятья, набросившись со всех сторон. Накормив меня вкусным домашним обедом, они принялись расспрашивать меня обо всём: и о моих общих впечатлениях, и о самых детальных подробностях поездки, и даже о таких мелочах, как места в самолёте. Я старалась выглядеть как можно более жизнерадостной, но ввиду усталости это плохо получалось.
Конечно, разговор не прошёл без упоминания Джастина. Я рассказала о нём всё от и до: кто он, откуда, как мы познакомились, про наши прогулки и танец под ночным небом. Меня пытались всячески утешить, но на меня ничего не действовало.
Ночью, засыпая, я не сразу поняла, что по моим щекам текут слёзы, а подушка уже вся насквозь мокрая, будто от осеннего ливня. В голове крутилось лишь одно слово, вот уже столько времени не дававшее мне покоя: «Джастин». Так я не заметила, как уснула, прокручивая в мыслях счастливые воспоминания, связанные с ним.
***
Прошла неделя. Из меня никто не мог вытянуть ни единого весёлого слова, что прямо мне противоречило. Теперь я просто сидела у себя в комнате, разглядывая фотографии с Джастином и подаренный им браслет. Я очень по нему скучала.
Забравшись с ногами на подоконник, завернувшись в плед и попивая остывшее какао, я смотрела в окно. На улице валил снег, покрывая всё вокруг белой пеленой мороза. Чтобы хоть как-то разложить атакующие меня мысли по полочкам, я взяла старый дневник и начала писать.
Разобраться в своих эмоциях мне всегда помогали стихи. Это то, во что можно вложить все переживания, все чувства, понять их и осмыслить. Я переживала одни из самых тяжёлых периодов своей жизни с карандашом и листком в руках, рисуя схемы размера стихотворений. Так я выпускала свой гнев, раздражение, печаль или радость, и с успокоившимися эмоциями дальше занималась своими делами. Таким образом я не срывалась на других, а просто запиралась в комнате, творила, а потом, как ни в чём не бывало, возвращалась к жизни.
Вскоре в старой тетрадке, некогда бывшей любимым дневником, появилась новая запись, иногда прерываемая солёными каплями слёз:
«Все не меняется так скоро,
Измены только кажутся.
Они – иллюзия, опора,
Предлог, что в жизни скажется
Лишь отговоркой от проблемы,
Мол «изменилось всё давно».
Но заблуждаемся тут все мы,
Не виновато здесь кино
С сюжетом чистой игры судеб,
Где всё решается само.
Должны признать, что все мы будем
Так защищаться, но смешно
Винить во всём один лишь случай,
Что всё, казалось, поменял.
Душа кричит: «Себя не мучай!
Ты сам себя в печаль вогнал.
Всё остаётся, как и было,
Отсутствует одна деталь,
А сердце на замок закрыло
Все чувства, унеся их вдаль».
Но, горем будто оглушённый,
Не слышим крик души своей
И,