Средство от облысения. Наталья Нестерова
встала, ушла в соседнюю комнату и легла на диван лицом к стене. Генка кое-как выпроводил, пообещав отцовство, Медичку. (Ее потом все так звали – Медичка, без имени и фамилии. И даже неповинного мальчика, который родился, величали Сын Медички, забывая, что у ребенка есть нормальное имя Саша.)
Мила пролежала на диване трое суток. Без воды, питья, не вставая, как мертвая. Генка ползал на коленях по ковру, вымаливая прощение, плакали дети, есть просили – Мила не шевельнулась.
Вывела ее из ступора Лена Соболева, которой Володя рассказал, что в семье друга творится, и попросил:
– Может, ты к Миле съездишь? Там уже дети охрипли от крика, а Генка на части рвется.
Володя благоразумно умалчивал масштабы Генкиного распутства. Если бы все Генкины дамы сердца были медичками, то они составили бы штат большого госпиталя коек на пятьсот. Хотя Володя представлял измену друга как случайное помешательство на фоне аппендицита, Лена догадывалась, что Генка серийный гуляка.
Она помчалась на помощь. Успокоила детей, накормила, переодела, отправила с папочкой гулять. Выстирала белье, убрала в квартире, сварила куриный бульон и только тогда подошла к безучастной Миле. Заговорила с ней, как с маленьким ребенком:
– Вставай, моя девочка! Пойдем умоемся, покушаем! Бери меня за шею! Ой, какая слабенькая, какая девочка у нас худенькая! Вот так, потихоньку, пошли.
Мила подчинилась. Лена раздела ее, посадила в теплую ванну, вымыла голову, потерла спинку – всё с причитаниями, как над младенцем. Завернула в халат, привела на кухню, поставила перед ней бульон с лапшой. Пластинку Лена сменила: теперь говорила о детях.
Выросли, вытянулись, у старшего царапина на щеке, как бы не загноилась, средний двойку за диктант получил, учителя – изверги, всего-то семь ошибок, а у девочек-близняшек завтра утренник в детском саду, надо платьица приготовить.
Лена не закрывала рта, Мила водила ложкой в тарелке, потом подняла голову. Лене стоило труда не ахнуть: глаза у Милы ввалились и сверкали нечеловеческим блеском.
– Дети! – с видимым трудом произнесла Мила. – Знаешь, что самое тяжелое? Если бы не они, я бы могла с собой покончить. Зачем мне жить? Только ради детей. Понимаешь? Самые любимые – обуза, которая не позволяет поступить как хочешь.
Продолжения не последовало, хотя Лена предполагала, что Миле надо выговориться, нарыдаться, посуду побить – словом, выплеснуть наболевшее. Но Мила молчала, тогда заговорила Лена:
– Для себя жить? Это всякий дурак сможет. А вот силы найти, чтобы не петлю на шею вешать, а своим родным, кровиночкам, будущее обеспечить! Это и есть тяжело. Остальное – эгоизм.
– Силы? – переспросила Мила, и у нее впервые появились признаки интереса. – Ты права. Силы! Я докажу! Я найду силы!
Она вдруг стала быстро хлебать суп. Первые ложки глотала с трудом, бульон с лапшой просился наружу, но потом вошла во вкус и даже полкурицы с овощным гарниром слопала. Лена опасалась, как бы после голодовки ей не стало дурно. С другой стороны, хороший