Плач серого неба. Максим Михайлов
степени замечательная осведомленность, – улыбается священник, – и для каких же таких дел вам понадобилось святое место?
– Ну точно не для святых, – хихикает второй невысокий гость, но острота вдребезги разбивается о жесткий взгляд старика.
– Позвольте, отче, – мягко начинает альв, – кое-что прояснить для начала. Дело, которое у меня есть, в первую очередь касается не этого места, как такового, а лично вас.
– Меня? – удивленно восклицает отец Жосар, – это какое же у нас с вами может быть дело, если мы даже не знакомы?
– Ну, полноте вам, батюшка, – нервно смеется гость, – уж дураком-то не прикидывайтесь, право слово. Давайте начистоту – вам не надоело во цвете лет гробить талант и здоровье в бессмысленных ритуалах? Растрачивать жизнь в четырех стенах, – под презрительным взглядом на стене качается и падает икона святого Эйма Целителя, – и все ради чего? Ради неразумного быдла, которое в церкви сидит с постными рожами, а за дверью моментально забывает ваши проповеди? Или ради обожаемого Творца, который с высокой колокольни плевал на мелкие чаяния копошащихся внизу букашек? Проклятье, отче, у меня сердце кровью обливается, когда разум столь могучий и пытливый уныло киснет в глуши. Неужели вам никогда не хотелось бросить все – и рвануть на свободу?
– А вы, – очень вежливо спрашивает отец Жосар, – кто, все-таки, будете? И откуда? Уж очень странная беседа получается – появляетесь ниоткуда, ведете опасные речи. Не знаю, ошиблись ли вы адресом, но уверяю: мы незнакомы. Судя по всему, разрушения и тьма вам куда милее, чем свет Творца, и это печально. Впрочем, если желаете, я с удовольствием помог бы вам покаяться перед Всевышним…
– Довольно! – Гость срывается на крик, но моментально успокаивается и вновь расплывается в улыбке. – Я вижу, рабские оковы вам милее, отче. Какая умилительная покорность ветхим запретам…
– Покорность – соглашусь, – кивает отец Жосар, – но почему вы называете покорность Церкви рабством? Почему считаете нас неразумными? Вот вы ругаете запреты, но вспомните, как все было на самом деле. Эти, как вы говорите, запреты мы приняли добровольно в незапамятные времена, и не будь их – что бы осталось от наших душ? Что же это за свободу такую вы предлагаете? От совести? От принципов? От заповедей? Нет, это не свобода. Это, простите великодушно, анархия. Безграничная вседозволенность. А от нее и до Хаоса рукой подать – ведь что останется от души, если не станет контуров? Безликая, бесформенная масса. А Церковь самим Творцом создана для того, чтобы безобразия не случилось.
– Да что вы все о Творце? – пожимает плечами альв, – после Раскола и ваш Творец, и все царство Порядка – один большой миф. Традиция, которая живет в умах, но умирает в душах. Верят в наше время лишь одинокие фанатики вроде вас, а остальные или повторяют за вами, или еще помнят, как надо верить, и действуют привычкой, а не порывом.
– Позвольте, –