Здравствуй, Мурка, и прощай!. Владимир Колычев
на раскачку. А во вторник Капрону предъявили обвинение и этапом отправили в следственный изолятор.
Правильный пацан не должен бояться тюрьмы. Правильный пацан должен считать ее домом, знать про нее все, готовиться к житию-бытию в застенках. Такого пацана камерная братва будет держать за своего.
Капрону еще в прошлом году исполнилось восемнадцать лет. Поэтому его определили во взрослую камеру. Туда он вошел с таким видом, будто был убеленным сединами дяханом.
Смотрящий по хате – прожженный со всех сторон мазурик – опытным взглядом определил его статус. Подозвал к себе.
– Кого в этой жизни знаешь, пацан? – хриплым прокуренным голосом спросил он.
Капрон назвал имена четырех уважаемых жульманов из лукарской общины. Их всех он знал лично. И по меньшей мере двое из них могли подписаться за него – выставить его перед смотрящим в правильном свете.
– Хорошо... Правила наши знаешь? – продолжал смотрящий.
– Знаю. Три года на малолетке парился.
– Какой масти?
– Черной. Вешать сук, резать актив. Только так.
Ментов и красноповязочников Капрон ненавидел. Опять же, как подобает правильному воровскому пацану.
– Ну что ж, давай дерзай дальше, паря! – по-отцовски похлопал его по плечу смотрящий.
«Пропиской» Капрона унижать не стали – поскольку он не был первоходом. Смотрящий разослал малявы, чтобы узнать, тот ли он на самом деле, за кого себя выдает. Отзывы не заставили себя долго ждать. Воровской пацан, живет по закону, косяков нет.
Этап становления прошел без особых напрягов. Капрона приняли в блатованную семью. Косяков он не допускал, всегда держал нос по ветру, короче, все было путем.
Через полгода начался судебный процесс. Чистосердечное признание, покушение на частную собственность, статус вора-одиночки – все это привело к минимальному сроку наказания. Три года колонии. Но не общего, а строгого режима, поскольку он уже мотал срок на малолетке.
Вор-рецидивист – и это в каких-то восемнадцать лет. Что ни говори, а Капрону было чем гордиться.
За спиной с грохотом закрылась железная дверь, и Капрон оказался в темной камере штрафного изолятора.
В хате шесть шконок. И все пустые. За исключением одной – под крохотным окошком. Человек на ней какой-то лежит. Курит.
На дворе лето, тепло, а в камере холодно. И сыро так, что кости мокнут. А табачный дым создавал легкую иллюзию тепла.
Капрон бы и сам закурил. Но нет сигарет. «Рексы» все забрали. Ну да ладно, ему не привыкать – перетопчется как-нибудь.
Человек нехотя поднялся с койки. Закряхтел, закашлялся. Наконец спросил:
– Кто такой?
– Капрон погоняло.
– Кто крестил?
– Да еще на малолетке.
– Молодой, а уже по второму. Сюда за что откомандировали?
Сиделец снова закашлялся. Тяжелый кашель, надрывный. Чахоточный. Глаза привыкли к темноте. И Капрон мог уже видеть вывеску арестанта. Словно тесанные из камня надбровные дуги, глубоко вдавленные глаза, впалые щеки,