Хронополис. Анна Ткач
швыряя к подножию Мавзолея побеждённые штандарты, а в его расширившихся до неправдоподобия глазах пылает отражение печей Освенцима… И только когда на мониторе засверкало пламя ракетных дюз и пошёл к полюсу атомный ледокол, он расправляет плечи и садится поудобнее. Осторожно и с удовольствием переключает монитор. На нем появляется объемный чертёж ледокола. Его Колчак смотрит детально и раза три во всех проекциях. Одобрительно кивает сам себе, выключает чертёж и склоняется к панели:
– Материалы по моей группе, попрошу вас… – произносит преувеличенно решительно. Про себя: – Никогда не привыкну относиться к этим… механизмам… не как к людям…
Панель игриво вспыхивает розовым и томно, с придыханием отвечает мелодичным дамским голосом:
– Благодарю вас… – на панели высвечивается алое сердечко, Колчак отшатывается, комично втянув голову в плечи, и розовеет не хуже панели:
– Милостивая государыня, я должен настаивать!
Панель гасит сердечко и деловито чеканит:
– Есть, адмирал!
Монитор листает молодые лица: совсем юные, яркие, с серьезными чистыми глазами, большинство совсем почти подростки, только несколько сформировавшихся юношей и девушек (на одну Колчак невольно засматривается, такая она красавица) и всего один зрелый мужчина, лукаво улыбающийся сквозь усы. Щелкает невидимый метроном – громче, громче! И ползёт из-за монитора клубящаяся багровая тьма, из которой доносятся стоны, невнятные восклицания, ругательства на немецком языке… и вдруг ясно, чеканно: Вечная слава героям-подпольщикам, Героям Советского Союза Кошевому Олегу Васильевичу, Громовой Ульяне Матвеевне… – только тьма никуда не делась! Заполнила половину палаты. Перечисляемые имена сливаются в невнятное бормотание, в бормотании начинает завывать вьюжный ветер:
– Дяяяяятлоооввв… Колеваааатов… Холмогоооорова…
Кривонииииищщщщенкоооо… – громче, злее, и в розовую полутьму уютной палаты врывается натуральная снежная буря. Хлопья снега валят ниоткуда, исчезая на столе, на ковре, на раскрытой постели, ветер рвёт прозрачные гардины окна!
Колчак, ужаснувшийся почти до слез – медленно и широко крестясь:
– Ребята… Ребятушки… Сынки… Доченьки милые. О деточки мои! – губы у него дрожат, пальцы трясутся, деморализация налицо.
Отъезжает в сторону дверь, на пороге стоит Александр:
– Не помешаю, наварх (адмирал по древнегречески)?
Колчак оборачивается: грустно улыбающийся Александр сквозь пургу делает короткий отстраняющий жест – и стихает ветер, исчезает тьма и снег…
Колчак собранно, словно и не сходил только что с ума от боли, поднимается:
– Ваше императорское величество.
Александр едва заметно качает головой в локонах (очень недостаёт банта на макушке), Колчак понимает на лету:
– Александр Филиппович, великий государь, ни в коей мере, – делает шаг вперёд, протягивая руку и умудряется усадить