Одиночество вместе. Дмитрий Андреевич Варюшенков
был очень тяжел, к тому же мешали бездвижные ноги и путающаяся под руками трубка. С трудом перетащив отца, Андрей разогнулся и с шумом выдохнул:
– Ух, батя! Тяжеловат!
Спина у него заныла. «Сорвал, – подумал Андрей. – Ну да плевать».
– Ладно, поехали. Куда везти?
Лидия Сергеевна поспешила вперед, а Мариша и Людмила Ивановна остались в палате. Андрей выкатил отца в коридор. Петр Иванович сидел сгорбившись, как старик, крепко ухватившись за ручки кресла. На коленях у него лежало большое домашнее полотенце. Увидев, что они с Андреем одни, он со злобной досадой, словно с жалобой, которой хотел поделиться только с сыном, сказал ему:
– Во дожил я! – и грязно выругался.
– Да ладно, батя… Ничего… – сказал Андрей. Он хотел добавить, что все будет хорошо, но не смог. Хорошо не будет. Он смотрел на отца сверху вниз и видел худые плечи со слабо развитыми мышцами и спину, тощие руки с длинными пальцами, тощую шею, растрепанные мягкие волосы с пробивающейся сединой. Ему хотелось запомнить все как следует, до единой черточки, на всю оставшуюся жизнь, и он выжигал в памяти эти хрупкие изгибы. До чего же тонкой показалась ему сейчас шея! Он и раньше видел эту истончающуюся из года в год шею, но не обращал внимания, думая, что отец просто стареет, постепенно превращаясь в сухонького старичка, но никак не полагая, что эта тонкая шея в пятьдесят отцовских лет означает присутствие рака, означает высосанные жизненные соки из еще совсем недавно здорового организма. Все изменения последних лет, бледная кожа, дряблость не по годам, худоба, пигментные пятна, потухший бесцветный взгляд, которые вызывали печальный вздох: да, годы берут свое… оказывается были штрихами, ретушью, наносимыми самой смертью. Андрей заиграл желваками, в переносице скрутило от подступающих слез. Нет, плакать нельзя, только не сейчас, не при нем. Андрею удалось взять себя в руки.
Лидия Сергеевна стояла в конце «вонючего», как прозвал его Андрей, да и не только, вероятно, он, коридорца, широко распахнув дверь душевой. В одной руке у нее был прозрачный пакет с мочалкой в виде варежки и душевым набором – мылом, шампунем, бритвенными и зубными принадлежностями Петра Ивановича, через другую перекинута свежая футболка и еще что-то розовое. Когда они трое проникли внутрь душевой, нащупали выключатель и осветили это довольно вместительное помещение, то все разом невольно ахнули. Бледный свет показал вошедшим комнату, выложенную покосившейся грязно-рыжей плиткой, в которой одна за другой стояли две большие ванны, унитаз, пара квадратных жестяных раковин. Все эти предметы когда-то были белыми, эмалированными, но теперь их покрывала ржавчина. Даже унитаз, который не был железным, и, казалось, не мог быть подвержен ржавлению, покрывали сплошь рыжие разводы. Повсюду стояли ведра, швабры, лежали ветоши для мытья полов, и ядрено пахло хлоркой.
Зрелище было настолько удручающим, что Петр Иванович с перекошенным от злобы лицом уставился застывшим взглядом в одну точку, не желая даже оглядываться. Лидия Сергеевна, наобор