Безвременье. Дмитрий Барабаш

      – Я увидел луч зеленоглазый,

      в нем живые буквы слой за слоем…

      – Интересно… у тебя зелёный?

      Я там вижу красные глаза.

      Вот и все, что мы тогда сказали.

      Три страницы света пролистали

      в сказочном альбоме бытия.

      Извините за нелепость «я»

      вылезшего автора в рассказе

      о герое во вторичной фазе

      безвреме́нья, на петле ремня.

      Что же было дальше,

      что же дальше,

      или после, или рядом, возле?

      Что ни вспомню —

      сладкий привкус фальши.

      Этот самый горько-сладкий запах.

      Жёлтая, моргающая осень…

      Снова появились люди в шляпах,

      и упала на бок цифра восемь.

      Солнце в спицах велотренажёра,

      рвущего реальность на полоски.

      Собирали пазлы. Шум мотора

      и голодных кошек отголоски.

      Ночь сходила мимо, как на сцене.

      Так же тихо наступало утро.

      Никакого смысла нет в системе.

      Во вселенной звёзды словно пудра,

      сдунутая женственным гримёром.

      Люди расползаются по норам.

      Книги расставляются по полкам.

      И сквозь взгляд со лба спадает чёлка.

      Тени от фонарного столба

      тоньше волоса и многократно дальше.

      – Помнишь, у прекрасной португальши,

      что училась с нами курсом старше,

      был в глазах испуг и глубина,

      словно бы дотронулась до дна

      и забыла все слова и нравы.

      Так она курила только травы.

      И такой отравы, как она —

      ни один, не то что ни одна,

      не пускал по дребезжащей вене.

      Ты ж торчишь, почувствовав в системе

      перебой. И взгляда из окна

      хватит для испуга и покоя.

      Не запой у нас, мой друг, другое —

      пробужденье от земного сна.

      Вслед за осенью, как бы минуя зиму,

      наступила новая весна.

      Время выпало. Там ничего не помню.

      За секунду дней наверно сотню

      и полсердца отдал за коня,

      чтоб дожить до следующего дня.

      Ты как будто знал. И глазки ту́пил,

      издавая мелкие смешки.

      Под глазами чёрные мешки.

      Банка водки и цыплёнок в супе.

      Пили до ночи. И тут ты захотел

      повидать жену. Их было много.

      Герой наш в женщинах искал

      ни прелесть глазок или тела,

      ни щедрость ласок, ни себя,

      а то, что женщина хотела

      в себе самой изобразить,

      сыграть, напудрить, приукрасить.

      Любую мог мой друг уластить,

      себя позволив соблазнить.

      Любил ли он? Кого любить?!

      В нелепом,