Конец «Золотой лилии». Валентин Пронин
Были же, говорят, во время прошедшей войны жены, изменявшие мужу, как только он уходил на фронт. А были и другие – те ждали и надеялись на возвращение своего единственного десятилетия после. И больше для них не было вокруг ни одного мужчины. Скорее всего, такое отношение к любимому – это остаток православного сознания. О погибшем или пропавшем муже жене следует молиться, а не искать себе другого.
– Сентиментальные басни, – оскалился Слепаков. – При чем сейчас все эти разговоры? Моя жизнь катит к концу. Спасибо, Нина, за помощь. Вот, возьми карточку, у нас в милиции отдашь капитану Маслаченко. Не забудь. Высади меня недалеко от универмага. Скоро трамваи пойдут, пожалуй. Дождь, что ли? Ну да, дождь со снегом. Чертова погодка! Спасибо еще раз, прощай. Не надо, не говори больше ничего.
В это время в кабинете директрисы феминистского клуба выясняли отношения хозяйка кабинета и потухшая, заплаканная Зинаида Гавриловна.
– Я слышала, о чем ты говорила со своим Слепаковым, – выговаривала ей жестким тоном Илляшевская. – Там микрофон. Я должна знать обо всем происходящем в этом здании. Из того маразма, который вы там несли и до которого мне нет дела, я уяснила одно важное сведение, касающееся нашей работы. Как Слепаков узнал адрес поселка и наш пароль? Из-за твоей халатности. Из-за несоблюдения данных тобой обязательств.
– Простите меня, Марина Петровна, я сама не знаю, как это случилось. Почему-то забыла уничтожить карточку.
– Что значит, ты сама не знаешь?! А если бы карточка попала в руки… Словом, куда она не должна попасть ни в коем случае, кто бы тогда отвечал?
– Я представить себе не могла, что муж… что Слепаков будет обыскивать весь дом. Не представляю, с чего ему вздумалось перевернуть мусор, какие-то старые бумажки… – плаксиво оправдывалась музыкантша. – Я буду крайне осторожна. Клянусь вам, Марина Петровна, ничего подобного больше не повторится!
– Распустеха несчастная! Тебе следовало бы вколоть шприц с такой дозой, чтобы ты валялась сутки и зеленью блевала, корова… Мне некогда расследовать в подробностях твою глупость, хотя ты знаешь: у нас нарушения дисциплины наказываются без пощады. Я первый и последний раз делаю послабление, но проучить тебя считаю необходимым сейчас же.
– Умоляю вас, умоляю… Это случайность…
– Люба! – позвала, открыв дверь, Илляшевская. – А ты, Зина, облокотись на стол и спусти-ка панталоны свои…
– Нет! Прошу вас, Марина Петровна… Не надо…
Вбежала с готовностью золотистая Люба, сразу поняла происходящее и потащила обвиняемую к столу. Директриса открыла какой-то особый шкафчик, достала из него украшенный инкрустацией элегантный хлыст. Люба тем временем повалила Зинаиду Гавриловну животом на стол, задрала ей на спину плиссированную юбку.
Илляшевская, хищно усмехаясь, сказала:
– Получай заработанное, – и сильно ударила музыкантшу поперек пышного зада.
– А-ай! – закричала Зинаида Гавриловна. – Мне больно! Мне