Перекати-моё-поле. Борис Споров
говорят – вот ты и слушай. А вырастут и твой, и Митя – иначе скажут, так что готовься.
– Уже вырос… А Митьке везде плохо будет – пусть привыкает…
– Приучал цыган кобылу к ременному кнуту, да подохла… Мы и виноваты, что он инвалид.
– Ну, если ты виновата, то и кайся, а мне – бир-бар!
– С лысого и взятки гладки.
– Неизвестно еще, как завтра повернется…
– Ну, ты и трус!
– А тебе что – понравилось на «казарменном положении»?
– Пережила.
– А я не хочу! Ясно ли вашей глупости?
– Куда яснее! А ты не трусь – не гусь, не укусит.
– Замолчи! Язык жабий – наперед ума бежит…
– Да ведь прошло-то уже почти двадцать лет! Ты воевал четыре года.
– Воевал, воевал – и до этой еще войны воевал. А Мосхин до сих пор на том же месте сидит!
– Вот и пусть сидит, а ты – живи.
– Тьфу, дура! Мне ведь не десять суток «казарменного положения», а десять лет!.. Ты дура и ничего не поймешь…
После подобных всплесков любые беседы обычно прекращались. А я закрывал глаза и тихо проваливался в горячую лежанку… Потрескивали бревенчатые стены, где-то тихо шуршала или что-то грызла мышь, из рукомойника звонко капала в ведро вода и постукивала задвижка в дымоходе… А в сознании повторялось и повторялось – «казарменное положение», «десять суток», «десять лет». «Казарменное положение» рядом – ведь это было и всего-то полгода назад. Но тогда я что-то не понимал – надо спросить, надо спросить, надо спросить…
И я спросил.
Сухое мясо
Мама во время войны работала телефонисткой на коммутаторе – и не где-нибудь, а в областном НКВД[29]. Мне даже довелось видеть однажды главу этого ведомства, Дегтева. Я пришел за пайкой карточного хлеба. Мама и побежала отовариваться. А я, как обычно в таких случаях, надел наушники и на световые запросы бодро отвечал: «Слушаю». В наушниках посмеивались и называли номер. И я соединял… Как вдруг засветилось 57 – глава!
– Слушаю, – без сомнения ответил я.
– А это что за девочка? – пророкотал Дегтев.
– Не девочка, мальчик, – поправил я. – Какой вам номер соединить?
– Где телефонистка?
– Телефонистка вышла по нужде.
Дегтев хмыкнул и назвал номер. А через несколько минут он предстал на пороге коммутаторской: рослый, широкий, утомленный, он смотрел на меня тяжело и брезгливо.
– Работаешь?
– Ага, подменяю.
– И часто приходится?
– Когда бываю.
– А зачем же бываешь?
– Есть хочу…
В это время за его спиной появилась мама. Я видел, как ловко и быстро она спрятала хлеб. Дегтев не стал ни расспрашивать, ни выслушивать, он повернулся и на ходу коротко распорядился:
– Впредь чтобы этого не было…
А вскоре мама пришла домой в шинели.
– Перевели в охрану, – сказала она. Как и прежде, она работала в три смены, круглосуточно. Но на ее рабочем месте я никогда
НКВД – Народный комиссариат внутренних дел.