Стрела, монета, искра. Том III. Роман Суржиков
Осталось одно лишь ощущение: сладостная тяжесть в желудке, что росла с каждым кусочком пищи. Не властный над собою, Хармон остановился, лишь когда потянулся пальцами за очередным сухарем и нащупал голый каменный пол.
А немного погодя начались муки. Сухой хлеб быстро впитал всю влагу, что имелась в желудке, и превратился в жесткий, грузный ком. Давил, распирал изнутри, пронизывал внутренности спазмами. Хармон пришел в ужас от мысли, что не сможет удержать в себе пищу. Приник языком к струйке воды и запоздало принялся запивать сухари. Вода сочилась медленно, трудно было устоять в неудобной позе так долго, чтобы сделать несколько глотков подряд. Хармон глотал, устало падал на пол, но, мучимый болями в животе, опять вставал и пытался напиться, и вновь находил силы лишь на несколько глотков. Он не знал, какую боль способны причинить каленые клещи или Спелое Яблочко, но те страдания, на какие обрек его фунт сухарей, оказались худшей мукой за всю его жизнь.
Изнуренный и отупевший от боли, Хармон тер себя по животу. Распахивал камзол, клал руки на голое раздувшееся брюхо и люто ненавидел себя. Дурак! Прожорливый дурак! Что ты натворил, пустая твоя башка?! Спазм сводил тело, он терзал руками собственную бороду, комкал одежду. Пальцы нащупывали вышивку на камзоле – дворянский вензель. Джек, думал Хармон, Джек! Ты тоже сожрал сразу все, как я, и от этого помер? Нет уж, точно нет! Ты был умнее, ты все разделил ровнехонько на неделю, и нашел способ отмерить время, и не съедал ни крошки сверх меры. Эх, Хармон, Хармон… Дурачина! А-а-а, как больно-то!
Спазмы накатывали волнами, и, едва они отступали, Хармон принимался пить. Одни боги знают, каких усилий ему это стоило, но торговец все же сумел слизать достаточно воды, чтобы размочить сухой ком в желудке. Спустя время боль пошла на убыль, и узник забылся сном. Проснулся от холода, запахнул камзол, сжался в комок и уснул опять.
Когда пробудился вновь, голова была ясна, в теле ощущались силы… но желудок был пуст. Сосало под ложечкой. На всякий случай Хармон ощупал пол вдоль всей чистой стены. Результат, впрочем, он знал заранее: ни единого сухарика. Вчера он съел все до последнего.
Я пропал, подумал Хармон. Подохну от голода.
Толстяк сказал: «Посиди еще недельку». Шесть дней без еды можно вытерпеть. Но сейчас голова работала ясно, и Хармон понимал: через шесть дней его отсюда не выпустят. Зачем им это? Ведь он рассказал все, что знал! Какой еще прок тюремщикам от бедного узника? Им больше нет резона даже говорить с ним! А уж отпустить на волю – это и вовсе сказка! Ведь он, Хармон, знает и похитителя Предмета, и подлинного хозяина! Отпусти торговца – и он расскажет обо всем графу Виттору, тогда барон Деррил не оберется неприятностей. А зачем это барону? Не проще ли похоронить Хармона заживо и забыть?!
Дурак! Дубина! Болван! Ну и болван же я был, что все рассказал честно! Надо было пытаться выкрутить, схитрить, придумать что-то. Соврать, допустим, что я должен показаться людям графа в определенный день в назначенном месте – для страховки. Сказать, будто Шейланд