Думай, как Фаина Раневская. Отсутствует
бедности и не стыдятся богатства.
Раневская поражает своей непрактичностью и щедростью, отношением к друзьям. Она готова была отдать им все. Получив однажды гонорар за фильм, Раневская с большой пачкой купюр бросилась в театр. Встречая своих знакомых за кулисами, спрашивала, нужны ли им деньги на что-нибудь. Один брал на штаны, другой – на обувь, третий – на материю. Когда Фаина Георгиевна вспомнила, что ей тоже, пожалуй, не мешает что-нибудь прикупить, было уже поздно. «И ведь раздала совсем не тем, кому хотела», – огорчалась она потом.
В конце 1930-х годов Раневская, получив в театре зарплату, отправилась к Марине Цветаевой. Вытащив пачку денег, она хотела разделить ее поровну, однако рассеянная поэтесса не угадала жест и взяла всю пачку.
«Фаина, спасибо, я знала, что Вы добрая!»
А дома Раневскую ждала куча нахлебников, поэтому она решила продать свое колечко. «Какое счастье, что я не успела поделиться пополам, что отдала все! После ее смерти на душе чувство страшной вины за то, что случилось в Елабуге».
Все, кто бывал у Фаины Георгиевны дома, обязательно отмечали, как трогательно относилась старая артистка к своему подобранному на улице с поломанной лапой псу Мальчику. Соседка рассказывала, что, войдя к ней однажды, обнаружила ее неподвижно сидящей в кресле – на открытой ладони лежала не подающая признаков жизни муха. Как выяснилось, муха залетела в молоко, и Раневская ждала, когда муха обсохнет и улетит.
Долгие годы актриса жила в Москве в Старопименовском переулке. Ее комната в большой коммунальной квартире упиралась окном в стену соседнего дома и даже в светлое время суток освещалась электричеством.
Марии Мироновой она заявила:
– Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили.
– Но ведь так нельзя жить, Фаина!
– А кто Вам сказал, что это жизнь?
Миронова решительно направилась к окну. Подергала за ручку, остановилась. Окно упиралось в глухую стену.
– Господи! У Вас даже окно не открывается…
– По барышне говядина, по дерьму черепок, – ответила Раневская.
Эта жуткая комната с застекленным эркером была свидетельницей исторических диалогов и абсурдных сцен. Однажды ночью сюда позвонил Эйзенштейн.
И без того неестественно высокий голос режиссера звучал с болезненной пронзительностью:
– Фаина! Послушай внимательно. Я только что из Кремля. Ты знаешь, что сказал о тебе Сталин?!
Это был один из тех знаменитых ночных просмотров, после которого «вождь народов» произнес короткий спич:
– Вот товарищ Жаров хороший актер, понаклеит усики, бакенбарды или нацепит бороду, и все равно сразу видно, что это Жаров. А вот Раневская ничего не наклеивает и все равно всегда разная.
Гостям, приходящим к ней впервые, Раневская говорила:
– Живу, как Диоген, как видите, днем с огнем.
Когда Раневская получила новую квартиру, друзья перевезли ее немудреное имущество, помогли расставить