Наследство. Виктор Дьяков
тем, что мать боится взять кредит в банке.
– Кредит … а как отдавать и под чего его брать будем, под квартиру!? Нет, я хочу спать спокойно. Никогда у чужих людей не одалживалась и одалживаться не буду. Ты бы лучше папашу своего попросил помочь, как-никак столько лет в школе оттрубил, заслуженный учитель. Неужто никаких сбережений нет? Не курил, не пил, куда же деньги девал? – выговаривала невестка.
– Да откуда у него. Разве учителя когда-нибудь много получали, – отреагировал сын.
– Не знаю, не знаю. Только я давно уже думаю, что твой папаша далеко не так прост, как кажется. Во всяком случае, не сомневаюсь, что заначка у него есть, – держалась своего невестка.
– А чего ты на моего отца бочку катишь, давай о твоих родителях поговорим. Почему бы тебе к ним за помощью не обратиться, – в свою очередь «пошел в атаку» сын.
– Да как тебе! … Да, мои в Москве, не в селе живут, сам знаешь какая здесь жизнь дорогая. И я у них не одна, не как ты у своего папаши, им брату еще помогать надо. А у твоего, какие расходы? У него все свое, все под боком сад, огород, и пенсию получает …
И пошло, поехало. В конце-концов невестка прибегла к испытанному женскому средству – слезам, и сын таки сдал свои «позиции», согласился попросить у отца денег:
– А если и не даст, он же не вечный, сколько там ему осталось-то. Даже если денег у него и нет, дом с садом продадим. Как думаешь, за сколько можно их продать, там, в саду есть ценные редкие сорта яблонь…
Невестка сразу перестала плакать и принялась прикидывать:
– Дом, он так себе, за него много не дадут. А вот сад, сад это да, да и земли немало, целых двадцать две сотки и вся возделана и от Москвы не очень далеко. Если хорошего покупателя найти, да поторговаться, то не менее чем за десять тысяч зеленых можно продать.
– Ну, за десять вряд ли, а вот тысяч семь-восемь, вполне сторговать можно, – сын был не стол оптимистичен в оценке отцовской собственности.
Родители увлеченно стали обсуждать продажу дома и сада. Потому, даже далеко не все правильно расслышавшая из своей комнаты, Даша решила, что ее деду действительно осталось жить всего-ничего и ее любимый сад с её «дочками» будет неминуемо продан, чтобы на вырученные деньги поехать в этот дурацкий круиз.
Когда Даша все это чистосердечно выложила деду, Григорий Кузмич минуты три беспрерывно смеялся, как бы демонстрируя, что он еще вполне жизнеспособен и к рассказу внучки относится как к шутке. Даша, поверив, что дед искренен в своем весели, и сама обрадовалась, побежала в сад «утешить своих», а заодно и «стариков», таких как тридцатипятилетняя «Антонина Петровна», толстенная раскоряка-антоновка, дававшую в урожайные годы до четырехсот килограммов плодов, или тридцатитрехлетнюю «Грушу Ивановну», высоченную грушовку, славившуюся ранними, сладчайшими, но небольшими яблоками, которыми Даша объедалась с тех самых пор сколько себя помнила. Она их всех успокоила, сообщив, что тревога была ложной, что дедушка вполне здоров и им не грозит смена владельца, и она будет