Аромат грязного белья (сборник). Михаил Армалинский
продолжается, и мы не узнаем никогда, что Генри Миллер думал на самом деле. Или, вернее, какие ещё мысли были у него одновременно с этими. Ведь всё сводилось к более простому и жизненному: даст она всё-таки или не даст. Надежда на это пока не оставляла его:
…всё больше и больше я хочу тебя выебать, забраться внутрь твоего роскошного тела.
Но вот наступает переломный момент – больше Генри Миллер терпеть не хочет. По-женски эта фаза отношений называется «пора давать». Но до этой фазы у Бренды не дойдёт, хотя Генри Миллер уже «полез на стенку»:
10 ноября 1978
…В твоём письме ты говоришь, что я тебя никогда ни о чём не прошу и что только ты просишь меня. Бренда, мне это не нравится. Всего лишь письмо или два назад я послал тебе особое письмо, где я просил тебя сделать мне «маленькое» одолжение (прости, что я называю это одолжение «маленьким»). Но ты проигнорировала эту просьбу. Ты прекрасно знаешь, что с тех пор, как мы познакомились, я молчаливо задаю тебе один и тот же вопрос. Как ты легко догадываешься, речь идёт о сексе. Я не настолько бестактен, глуп или одержим, чтобы просить тебя пойти со мной в постель. Я могу хорошо себе представить, как это должно быть противно юному и красивому существу, подобному тебе, когда тебя просит совокупиться мужчина, которому почти 90 лет… Я не жду, что ты позволишь мне себя выебать… Но я считаю… что ты должна позволить мне (уж кому-кому, а мне – точно) прикоснуться к твоим интимным органам… И быть может, ты ответишь взаимным прикосновением…
Вот как отреагировала на этот вопль о помощи Бренда:
Я так и не ответила на это письмо и не позвонила ему. Но на следующий день я пришла к нему домой после моего урока балета. На мне была белая греческая тога. Я вошла в его ванную и сказала: – «Генри, по поводу твоей просьбы…» Он сидел в кровати, и я сбросила тогу с моих плеч на пол. Я не произнесла ни слова. Я подняла тогу и надела её. Он улыбнулся, я улыбнулась ему в ответ и ушла.
Как бы мне хотелось верить, что она недоговаривает, и в действительности всё было не «дразниловкой», а вожделенным для Миллера контактом, но, судя по последующей переписке, она просто продолжала над ним, беспомощным, издеваться. Она воспользовалась тем, что у него не было сил вскочить с кровати, броситься на неё и завалить. В подтверждение того, что никакого сексуального контакта не произошло, в тотчас последовавшем письме Миллер в восхищении упоминает только её груди. А в письме от 6 марта 1979 года он подтверждает продолжающуюся невинность их отношений:
…С тобой у меня настоящий, истинный союз, даже если в нём не хватает союза плоти.
Такие удручающие подтверждения следуют и в письме от 1 мая 1979 года. Говоря о сцене соблазнения, которую Бренда исполняла в фильме, Миллер восклицает:
О Боже, какой же ты должна быть в подобной ситуации в реальной жизни!
И далее в письме ему ничего не остаётся, как продолжать признаваться в любви:
Я весь полон любовью, преданностью, всецело одержим тобой. Благословляю тебя за это. Это часто