Восхищение. Александр Матюхин
Макароны с сахаром на завтрак в понедельник, омлет с молоком на ужин в четверг, всякая другая фигня. Во вторник я должна надевать красные носки, а в среду – белые. У папы галстуки тоже по дням недели висят в шкафу. Если он наденет другой, то бабушка закатывает истерику. Опять про то, как она жизнь на нас положила, ради нас живет и все такое. А костюмы у папы висят в целлофановых пакетах, чтобы дольше служили.
– Вы не пробовали отправить ее обратно, откуда привезли?
– Папа целыми днями работает. Бывает, по вечерам тоже уходит, и до утра его нет. Я думаю, он трахается с кем-то. Нашел себе симпатичную и сисястую.
Хорошо, что в темноте не было видно, как Стас покраснел.
– Ему-то вообще хорошо, – продолжала Наташка. – Готовить не надо, стирать и убирать тоже. Послушает иногда бабушкины истерики и снова уходит. А на меня наплевать. Я уже скоро вырасту и сама решу, что делать.
– Поэтому ты здесь все время проводишь?
Наташа снова дернула плечом:
– Не все время, понятно?
Стас не спорил. Последние три месяца они каждый вечер смотрели фильмы и играли на приставке. Он сдавал бутылки, чтобы наскрести денег на очередной сеанс, а еще научился виртуозно клянчить у родителей на книжки, благо, они так и не заметили, что книг у Стаса в комнате не прибавлялось.
Наташка могла просмотреть четыре фильма подряд. Стас любовался ее профилем, освещенным бледным светом экрана. Чуть вздернутый носик, длинные ресницы, тонкие губки. А после фильмов они переходили в игровой зал и играли до тех пор, пока дядя Егор не свистел в свисток три раза и не орал из коридора:
– Закрываемся, слышите? Живо на свежий воздух, тунеядцы!
В приставках «Денди» была одна замечательная вещь: если не успел доиграть, назавтра приходилось начинать сначала. Стас обожал начинать сначала. Ему казалось, что, пока игра не пройдена, время не движется. Замирает. И можно каждый день проживать как предыдущий.
Стас каждую ночь провожал Наташку до дома. Они стояли у подъезда, спрятавшись от света фонарей, и долго, страстно целовались. Его руки скользили по ее волосам и шее, не решаясь опуститься ниже. Наташка водила языком по его губам.
За неделю до отъезда Стас сказал:
– Мы навсегда останемся вместе!
А она ответила:
– Это странное слово – «навсегда».
В одном из старых писем Наташка писала о бабушке.
Писала, что та совсем сбрендила. Заставила выбросить старую обувь и купила всем одинаковые ботинки и туфли. Темно-серого цвета. Это был цвет спокойствия, говорила бабушка, а в нашей семье необходимо быть предельно спокойным. Когда Наташка заявила, что не выбросит свои голубые туфли на молнии, бабушка взяла ножницы и изрезала туфли в лохмотья. Одной рукой бабушка не давала Наташке приблизиться, а второй щелкала ножницами
щелк-щелк!
распарывая ткань, ломая молнию. Седые волосы сползли ей на лоб и на глаза, на висках пульсировали вены.
«Я ее ненавижу! – писала Наташка. –