Современные рассказы о любви. Адюльтер. Иосиф Гольман
взял ее руку почти невесомыми бескровными пальцами, прижал ее к своим губам и поцеловал.
В три часа ночи Деби разбудил звонок. Сначала был грохот и шум, потом чей-то голос по-русски сказал: «Я к матери только и сразу домой». На что другой, звонкий голос ответил: «Смотри там, не пей!» Деби хотела было уже положить трубку, но тут наступило дыхание Петра, которое она узнала сразу же, в ту же секунду, хотя это было всего лишь дыхание.
– О, Петья! – закричала она.
– Да, я, – тихо сказал он. – Ну, милая, здравствуй.
– Ти больно?
– Да нет, мне не больно. Я, в общем, о’кей.
– I love you![19] – не выдержала Деби, переходя на английский, потому что уже плакала и чувствовала, что не может говорить.
– Я тоже, – еще тише сказал он и замолчал. Потом прошептал: – Ты прости.
– I love you, – не понимая, не слыша от слез, повторила Деби.
В трубке вдруг резко загудело, и голос чужого сказал ей по-русски: «Абонент отключен».
Еле дождавшись утра, Деби позвонила Ричарду и стала умолять его устроить в Нью-Йорке просмотр тех кусков совместного с русскими фильма, которые были готовы к показу. Добиться какого-то отклика в прессе и с этим поехать в Москву. Доработать. Ричард понял, что она хитрит и ей нужен просто предлог для поездки, но спорить не стал и, вздохнув, согласился. Через несколько дней смонтированные фрагменты совместного фильма показали в студии независимых нью-йоркских продюсеров. После просмотра независимый продюсер Деби Стоун пригласила собравшихся в ресторан «Арарат».
И там, в «Арарате», жгли бешено жизнь. Столь бешено жгли, что казалось: так нужно, что все остальное (что вне «Арарата»!) всего лишь насмешка над истинной жизнью. Во-первых, там ели и пили. Подолгу. Потом говорили. Потом снова ели. Потом снова пили. Потом целовались. Потом приносили торты, гасли люстры. Потом снова пели. Потом целовались. Потом много пили. Потом еще пели.
Маленький, с очень крепкими, немного кривыми ногами певец вышел на возвышение сцены, расстегнул свою и без того расстегнутую наполовину белую рубашку и, обнажив свою очень мохнатую грудь, встал так, будто вскоре он будет расстрелян.
– Рудольф! – радостно крикнул кто-то за соседним столом. – Давай, милый, нашу, казацкую!
Рудольф согласился, кивнул. Мохнатая грудь покраснела немного, глаза заблестели. И весь он стал выше.
– Только пуля казака во степи догонит, только пуля казака с ко-о-о-ня собьет! – свирепея, пел Рудольф, и тут же соседний весь стол подтянул, помог этой песне стать громче, пышнее.
Когда же на место Рудольфа пришла молодая, с толстой косой, с белой грудью, и тоже запела, но мягче, нежнее, старинное что-то и сердцу родное, тут даже и Ричард не выдержал.
– Всо здес замэрла-а-а до утра-а-а, – прошептал он и, словно бы сдавшись, поднял кверху руки.
Потом были танцы. И Деби смеялась, плясала, махала расшитым платочком.
Вернувшись
Я люблю тебя!