Иметь и не потерять. Лев Трутнев
особого азарта стал рассказывать Андрей. – Удобно, как в бойнице. Грудь и голова в защите, а вот плечо в ту удлиненную щель видно было. Снайпер и продырявил мне его. А «духи» прут. Пришлось не кровь останавливать, а прикусить язык от боли и стрелять. – Он вылил остаток коньяка в стакан, повертел его в пальцах.
– А шрам? – напомнил я.
– В рукопашке случилось, когда у меня еще плечо побаливало. Я одного «духа» завалил, а второй сзади налетел – я и не удержался на ногах. А «дух» здоровым бугаем оказался – не сразу вывернешься. Вижу – он кинжалом мне в лицо целит. Это чтобы в глаз и в мозг. Напряг я обе руки и столкнул кинжал вбок, да зацепило щеку. «Дух» на миг отвлекся, пытаясь вырвать кинжал из земли, я его и поймал за кадык. Откуда сила взялась в ослабленной ранением руке: захрустело под пальцами – «дух» захрипел и скатился с меня мешком. – Андрей умолк, уставившись взглядом в угол. Словно там увидел погибших в бою товарищей.
Да и мне неловко стало. Выходило, пока я осваивал азы наук и разгуливал с девчатами, Андрей смотрел смерти в глаза и терял друзей в боевых стычках. И каким-то ничтожно маленьким школяром показался я сам себе в сравнении с Андреем, хотя разница в возрасте у нас была небольшой.
Мы проговорили едва ли не до глубокой ночи, и изрядно нагруженные впечатлениями друг о друге, завалились спать.
Со смешанным чувством тепла и горечи на душе проснулся я утром и, чтобы не разбудить Андрея, потихоньку собрался и вышел на улицу.
Серело небо. Темными пятнами проступали близкие увалы, между которыми плескались зыбкие огни низовой части города. Шумел в сосновых ветках ветер, и все – ни живинки, ни звука.
Налетные мысли начали раскачивать и без того зыбкое настроение. Все, что я услышал вчера от Андрея о перехлестах судьбы и никчемности бытия начало мешаться в каком-то жутковатом переплясе, выдавливая из сознания мое давно устоявшееся представление о жизни. Те выстроенные мною понятия добра и зла, правды и лжи оказались вовсе не на том месте, где они находились в моем восприятии, и затекали в душу новым потоком. Я как бы увидел многое с иной стороны, с изнанки, что ли. Думай не думай, делай выводы…
Пока я «страдал» в прикидках на жизненный прицел, подошел автобус, и теперь уже свое, близкое накатило – предстоящая работа нарисовалась, люди, с которыми предстояло поднимать производство. А они были разные и по возрасту, и по профессии, и по статьям наказания. Успокаивало лишь то, что среди них, как я убедился при первом знакомстве, имелись и классные кузнецы, и токари, и литейщики, и штамповщики, даже специалисты с высшим образованием и научными степенями. Один услужливый резчик металла, как бы между прочим, известил меня к концу первой же смены, что только что приносивший чертежи инженер-конструктор Огарков являлся сотрудником одного из научных институтов Ленинграда и занимался разработкой атомных теорий. Попал он в колонию за подделку сигарет. Заметив как-то брошенные на свалке, у табачной фабрики, мешки с табаком, а в другом месте – вывезенные на металлолом станки, Огарков, собрал из разных механизмов и