На излете, или В брызгах космической струи. Анатолий Зарецкий

      – Толик, – вдруг услышал голос любимой и обернулся. Людочка уже проснулась и теперь смотрела на меня и улыбалась своей чудесной улыбкой. Я тут же бросился к ней, сел у ее постели и взял ее руку, протянутую мне, – Я уже минут десять за тобой наблюдаю. Чем ты так увлекся?

      – Людочка, ты уже проснулась, а я не заметил, – виновато улыбнулся в ответ, – Изучаю вид из твоего окошка.

      – Ну и как? – потускнев, спросила Людочка. Я же в ответ лишь неопределенно пожал плечами, – Да, Толик. Я сюда попала, как в чужой город. До сих пор не привыкла. Там у нас все было родное, знакомое. Там хоть изредка, но могла увидеть тебя. А здесь. Я смотрела на незнакомых людей, и мне становилось грустно и одиноко. Особенно в такую погоду. Не люблю осень. Даже зима лучше.

      Людочка замолчала, и я удивленно молчал. Не удержавшись, все же спросил:

      – Людочка, а разве ты хотела меня видеть? Мне показалось, ты избегала наших встреч, даже случайных.

      – Толик, какие же мы с тобой дураки. Почему ты не прислал мне хоть одно стихотворение еще тогда? И не было бы этих тоскливых лет, – косвенно ответила любимая на мой вопрос, который не давал мне покоя все долгие годы нашей нелепой разлуки, – Толик, а как ты сочиняешь стихи?

      – Людочка, не знаю. Они возникают сами по себе. Иногда почти мгновенно, иногда мучительно долго. Сначала возникает смутная мысль. Она тревожит, или забавляет – неважно, но захватывает полностью. Иногда ни о чем другом даже думать невозможно. Мысль оформляется в слова, в набор слов. Возникает ключевая фраза. Она становится все точней и точней. Начинает звенеть, будоражить, нравиться. Потом появляются другие фразы. Появляется ритм, плетутся рифмы. А потом, как озарение – внезапно рождается куплет, за ним другой. Иногда их меняешь местами. Чего-то не хватает, но есть основа. А потом – поток строк, вереница куплетов. И можно выбрать, с чего начать и чем окончить. Иногда что-то записываю, а чаще забываю. Но, всегда помню ключевую фразу. Вспоминая ее, можно сочинить много стихов.

      – Да-а-а. Непросто. Толик, а ты можешь прямо сейчас сочинить стихотворение, в котором просто расскажешь о твоих ощущениях осени?

      – Людочка, я не знаю, получится ли прямо так, сходу. Никогда не сочинял по просьбе. Но, для тебя попробую, – ответил любимой, и сердце тут же забилось в ускоренном ритме. “Людочкин экзамен”, – подумал я. В юности она любила меня экзаменовать. “А ты донырнешь до средины реки?” – вдруг спрашивала на пляже. И я, выбиваясь из сил и почти задохнувшись, выныривал на средине. Нырял я лучше, чем плавал, да и река тогда, до строительства плотины, была намного уже, чем стала потом.