Всё зеленое. Ида Мартин
и Мила, и остальные. И над стихами смеялись, и над подарками. Я ей даже песню на радио заказал. «Бель».
– «Бель»? Серьезно?
– В общем, глупо все было, и я знал, какой я глупый.
Возле нас остановился дед с палкой и принялся бухтеть, что мы «перегородили дорогу».
Пока он стоял и нудил, мы молчали, но с места не сдвинулись, а когда ушел, Амелин продолжил:
– Однажды перед тем случаем она пришла ко мне в школу, я уже не помню зачем, и, когда расспрашивала, где меня найти, сказала, что она моя девушка. Полшколы вывалило на нее посмотреть. Наверное, тогда я и обнадежился.
Диана в то время несколько месяцев жила у нас, и мы много времени проводили вместе. А потом она привела какого-то левого мужика. Я знал, что у нее их много. Она и раньше так делала, но в тот раз я не выдержал. Завалился к ним и устроил скандал. Мужик неплохой оказался, пальцем меня не тронул, хотя оснований было предостаточно. Просто оделся и ушел. А Дианка высказала мне много чего обидного. Очень много. Разного. Я пытался объяснить ей, что люблю ее и сделаю ради нее все, что ей захочется, тогда она выпалила на эмоциях: «Чтоб ты сдох». Ну а я на эмоциях попытался исполнить ее пожелание.
Амелин замолчал, выжидающе глядя на меня.
Конечно, у меня не было причин и прав обижаться на его прошлое. Наверное, это действительно была ревность, но я еще никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к нему.
Он любил меня, и это было само собой разумеющимся явлением, существующим, не подлежащим сомнению фактом. Как всходящее по утрам солнце или смена времен года. Так было, есть и будет.
Но как он вообще мог любить кого-то до меня?
– Знаешь, Амелин, я думала, у нас с тобой все серьезно, а ты, оказывается, уже умирал из-за кого-то. Значит, все это ерунда. И твоя любовь ничего не стоит.
– Да ты что, глупенькая? – Он отстранился, взволнованно потряс меня за плечи, потом снова прижал к себе. – Я же из-за тебя жить хочу, а не умереть, а это, если хочешь знать, гораздо сложнее.
После поездки в клуб остался неприятный осадок, и мы все-таки решили разойтись по домам, но остановились, прощаясь в сквере возле моего дома, и зависли на два часа, пытаясь избавиться от проскользнувшей отчужденности.
Он сидел на лавочке, а я в полудреме лежала у него на коленях, вытянувшись во всю ее длину. Наши рюкзаки валялись рядом.
– Ты раньше ездила в поездах?
– Конечно. Раз сто. Ладно. Не сто. Три раза.
– В детстве я садился на диван и представлял, как еду на поезде куда-нибудь очень-очень далеко. В самое счастливое место на земле, – он взял мою руку и поцеловал ладонь. – Вот и сейчас такое чувство, будто, сидя здесь, я туда еду… Мы вместе едем. Если ты не против. Ты же хочешь в самое счастливое место на земле?
– Очень. И желательно навсегда.
Он поводил по ладони пальцем:
– У тебя есть линия счастья.
Я раскрыла его испещренную кучей бледных хаотичных черточек руку.
– А у тебя она есть?
– У меня нет. Только шрам из подвала.
– Зато линия жизни до самого запястья.
– Я