Белый Ворон. Михаил Зайцев
замотанный липкой лентой рот и скованные за спиной руки больше не пугали, как прежде. Я успокоился и сам недоумевал, почему. Порывшись в себе, я понял причину внезапно уравновесившегося состояния. Оказалось, что я пару часов назад чересчур испугался омоновцев с их настоящим оружием и узаконенной вседозволенностью. Подсознательно я, привыкший рассчитывать на собственные кулаки, боялся пули, как боксер удара ногой в пах. А сейчас умом понимал, что ненастоящие автоматы в руках у мужиков с рожами среднерусских обывателей должны иметь какой-то неприятный секрет, но подкорка отказывалась всерьез воспринимать шутовское оружие. И страх смерти, мгновенной, неотвратимой, страх чувствовать прямую зависимость от чужого грубого пальца на спусковом крючке – эти страхи исчезли. А еще раньше исчез самый страшный из всех людских страхов – страх перед неизвестностью. Я узнал человека со шрамом. Я догадался, что с минуты на минуту ко мне, Толику и Захару присоединятся Леха Митрохин и Серега Контимиров (если они еще живы, если не канули в вечность за прошедшие бурные годы новейшей истории). Я понимал, что баловень новой жизни с изуродованной шрамом щекой собрал нас, дабы отомстить за былые унижения. Я предвидел, что месть его будет изощренной, но в тот момент и предположить не мог, до каких высот способна подняться больная фантазия человека, маниакально жаждущего отмщения. В тот момент я находился в заблуждении, что старухе с косой, по имени Смерть, в уже начавшемся спектакле-ужастике режиссером со шрамом отведена роль пугала, мерзкого, однако всего лишь пугала… Говорят, некоторые приговоренные к электрическому стулу по дороге к месту казни смеются и балагурят, не желают верить, что приговор действительно будет приведен в исполнение. И лишь за секунду до подачи тока осужденный мочится под себя от ужаса…
Короче, ответить я не мог, однако все, о чем говорилось, и все, что происходило вокруг, воспринималось вполне осознанно, без пелены на глазах и затычек в ушах от избытка панических эмоций. Напротив, во мне неожиданно заискрилась какая-то отчаянная безудержная веселость, как у того узника по дороге к электрическому стулу… Эх, блин, не будь пластыря на губах, я бы ему сейчас ответил, мать его в дышло!.. Впрочем, ответа человек со шрамом и не ждал. Он продолжал говорить, насмешливо меня разглядывая:
– Я обращаюсь к вам, Станислав Сергеевич, потому, что, как я заметил, вы пока единственный из… – Он запнулся, подумал и нашел нужное, но не очень, мягко говоря, соответствующее положению вещей слово. – …Из гостей, кто меня вспомнил и узнал. Вам это зачтется, даю слово. Я ценю памятливых людей, ведь память – это картотека совести, вы со мной согласны?.. А еще я беседую с вами, Станислав Сергеевич, потому, что из всех гостей вы более всего интересны моей подруге Любови Игнатьевне. Правда, Люба?
Красивая брюнетка в шезлонге рядом с оратором кивнула и подарила мне благосклонную улыбку. Любовь Игнатьевна была молода второй естественной женской молодостью (за ней придет третья женская молодость