Бог бабочек. Юлия Пушкарева
рулады): – «Ну, Витенька, ну отвези ты его немножко погулять, чтобы он дома сегодня не буянил! Ну, будь другом!..» Видишь, какое разнообразие сюжетов? Глаза, блядь, разбегаются! Об этом мне писать, что ли, Тихонова?
– Почему бы и нет? – (Упорствую, но от последней истории к горлу подкатывает тошнота. Мне вдруг очень хочется помыться ещё раз – или хотя бы ополоснуть руки: ты словно дал мне подержать что-то мерзкое). – Все книги – о жизни. В них и не может быть всё красиво и благостно.
– Нет уж! – с той же жутковатой усмешкой качаешь головой, повернувшись ко мне; в глазах у тебя отражаются звёзды. – О таком не пишут.
– Пишут обо всём.
– Не об этих животных. Хотя – не глупо ли: говорю, как будто сам не такой же!.. – (Тихо смеёшься, потирая подбородок. Твой смех звучит уже немного пьяно и – не «немного» – с сумасшедшинкой). – Знаешь, всё чаще кажется, что вся моя пафосная оппозиционность летит к чертям. Привык противопоставлять себя таким, как они, таким, как… Да почти всем! А что теперь остаётся от этой противопоставленности? Кроме слов-то? – (Разглаживаешь воздух, одним жестом отвечая на свой вопрос. Несуществующая плоскость. Пустота). – Давно уже живу как животное. И живу, и мыслю, и говорю… Как вот ты не заметила, что я таким стал? Как ты могла не заметить?!
Мне всё отчаяннее хочется тебя обнять; обнять – и заплакать. Ты очень болен. Мы оба давно и тяжко больны – каждый по-своему, болезнями, которые не лечатся врачами. Даже психологами и священниками не лечатся.
– Я не заметила, потому что это не так. Ты видишь… только одну сторону. – (Задыхаюсь от волнения, силясь подобрать слова. Хочу, чтобы тебя терзало хоть на крупицу меньше боли. И чтобы ты понял меня, и чтобы поверил, что я не лгу. В общем – нерешаемая задача). – Ты и правда во многом изменился – это я вижу и видела. Но суть остаётся прежней… всегда. И ты никогда не был животным. Никогда им не станешь. Я знаю тебя и ручаюсь тебе в этом. Если и животное, то только в той мере… в какой все мы – животные.
Пару минут мы молчим. Ты не становишься мрачнее, но и не веришь мне; что-то в груди сжимается глухим спазмом.
Теперь ты так часто мне не веришь.
Где-то в посёлке визгливо лает собака, и ты опускаешь голову, прислушиваясь. Я пытаюсь улыбнуться.
– Не у нас одних бессонница.
– Да уж… Это сука вон из того дома, – показываешь в темноту и ухмыляешься: – Между прочим, очень в тему «диалогов о животных». Весь мой вид из окна, в любое время года – вот этот дом, забор, горы вдалеке и – что, как ты думаешь?.. – (Мелкими движениями кулаков изображаешь барабанную дробь). – Правильно – как псы ебут эту суку! Вечно вертятся вокруг неё, ждут своей очереди. Дождь, ветер, снег, жара – вообще плевать. Приходят толпой и ебут. Крайне увлекательное зрелище! И даже взгляд отвести особо-то некуда. Как думаешь, это тоже включить в офицерские мемуары?..
– Ну да. Яркая бытовая деталь! – (Теперь вперемешку с грустью меня душит смех; ты прекрасно умеешь управлять настроением собеседника. И ещё – создавать