Бог бабочек. Юлия Пушкарева
вырвусь всё-таки из этой дыры и напишу его?
– Как, мой господин?
Щуришься с подозрением. Что-то тревожно скручивается у меня в животе.
– Не веришь ведь, что напишу? Да?
– Почему?
– Ну, я вечно говорю и планирую больше, чем делаю. Или бросаю на полпути. Да же?
Давно знаю это змеиное шипение провокации в твоём голосе. Голос по-прежнему мягок и красив, но теперь эта красота сочится ядом. Встряхиваю головой. Без паники: ты строил для меня и гораздо более запутанные лабиринты.
– Я верю, что ты начнёшь и доведёшь до конца, если по-настоящему захочешь, мой господин. Но желание может легко исчезнуть, если тебе надоест. Это мне тоже известно.
Колеблешься пару секунд; потом киваешь. Подавляю вздох облегчения.
– Хочу записать название, чтобы не забыть. И чтобы ты не забыла – а то решишь, что это просто пьяный бред… Принеси листок и ручку. Только быстро. Ты очень долго возишься, исполняя мои поручения. – (Без улыбки берёшь телефон и открываешь секундомер; у меня пересыхает в горле. Я правда медлительна – и правда невыносимо боюсь заданий на скорость). – Двадцать секунд тебе хватит?
Бросаю растерянный взгляд на подоконник, заваленный вещами, затем – на кучу мелочей в расстёгнутой сумке на полу, на ворох пакетов, похожий на огромное чёрное перекати-поле… Найти тут листок и ручку. Образ иголки в стоге сена уже не кажется фольклорным преувеличением.
– Мм… Может, двадцать… пять?
Усмехнувшись, приставляешь палец к экрану.
– Двадцать три. Ладно уж, проявлю милосердие… Время пошло!
Дыхание учащается, руки глупо дрожат; разочаровать и разгневать тебя – слишком большой мой страх, слишком больная пытка. Сейчас я не готова к такому. Метнувшись к подоконнику, начинаю судорожно перебирать рубашки, футболки, смятые пачки из-под сигарет, карандаши, тюбики клея, отвёртки, нашивки, календарики, коробочки таблеток, – и вдруг осознаю, какая же я дура. Шёпотом выругавшись, лечу в другой конец комнаты – к своей сумке. Конечно, я прихватила блокнот и пару ручек. Застываю перед тобой на коленях, со скрытым торжеством протягивая свой трофей; бег секунд обрывается на восемнадцати.
– Неплохо, – безразлично отмечаешь ты. – Сообразила… Пиши под диктовку. Готова?
– Да, мой господин.
Вздыхаешь, снова прикрыв глаза.
– «Большие малыши, маленькие взрослые». Да, вот так, через запятую… Ты не представляешь, Тихонова, какого размаха была бы эта штука!
Рисуешь в воздухе полукруг, словно очерчивая купол будущего храма. Купол небес; творимая вселенная. Твои глаза мерцают довольством, и заразительный щекочущий восторг проникает в меня – дрожит под кожей, лишает мысли связности, делает желание исступлённым. Я смотрю на твою ступню и не знаю, чего мне хочется больше – чтобы ты позволил её поцеловать или чтобы пнул меня.
– Масштабнее «Горгорода», – продолжаешь ты. – Я бы там разобрал всё и всех по косточкам, показал бы извне и изнутри… Там все-все