Крики солнца. Юлия Пушкарева
повернулся на другой бок (огромная кровать под ним саркастически заскрипела) и попытался выбросить из головы всё лишнее. Он приехал сюда ради Дела и должен сосредоточиться. Но не так-то это просто, когда воспоминания роятся в голове назойливо, точно туристы у моста Риальто.
Это он, Марко, впервые отвёл его к мосту Риальто и показал вид на Большой Канал. Тот вечер отпечатался в памяти игрушечной детской печатью; вся Венеция тогда казалась ему именно игрушечной, слишком прекрасной для реальности. Закат выдался нежно-персиковым, удивительно фактурным – хоть сейчас в объектив, особенно в сочетании с узкокрылыми палаццо на набережной и гондолами, плывущими к горизонту… Но Марко пришёл без камеры. Когда они нашли место у перил, растолкав туристов, он закурил и сказал:
– Вот такие кадры, знаешь, выпадают раз в жизни, – и, подумав, добавил: – Мой раз уже был, наверное. Лови ты.
Ветер трепал края его шарфа и чёлку, где белела единственная седая прядь. Эта прядь всегда смущала Эдуардо: закрадывалось странное чувство, что разговариваешь со стариком, а не с человеком на шесть лет старше. Марко, конечно, и был старше по сути – старше и уравновешеннее всех, с кем он когда-либо общался. Изначально приятель отца, он быстро перешёл в стан его, Эдуардо, – только потому, что отец так навсегда и остался большим ребёнком.
И ещё потому, что однажды – к сожалению или к счастью – прихватил Эдуардо на рыбалку с собой и новым коллегой-фотографом.
– Не уверен, что свет поймаю, – признался тогда Эдуардо. – И здесь слишком людно.
Затянувшись сигаретой, Марко недоумённо повёл худым плечом:
– А когда ты в церковь приходишь – тоже думаешь о том, что люди смотрят?
– Я не хожу в церковь.
– Я тоже, – серьёзно ответил Марко. – Это просто пример.
Относиться к каждому своему действию, как к молитве или произведению искусства – вот чему он так и не научился у Марко. Ко всему: от работы до чистки обуви или приготовления спагетти. Марко ткал вокруг себя паутину изящества, и всё вокруг, попадая в неё, становилось необъяснимо красивым. Красивым до боли, до того, что хотелось выть.
Дождавшись семи, Эдуардо решил принять душ, потому что запланировал долгую прогулку. Остался ещё один день – целый долгий день, от утра до вечера. Почему бы напоследок не насладиться Венецией?..
СОРРЕНТО
Гвидо пытался, но не мог понять, что он чувствует и когда начался этот глупый перелом. Каждый день казался хуже предыдущего, каждую ночь он ждал, как блаженства – несмотря на кошмары: просто чтобы не видеть того, что вокруг. Не думать, не думать, не думать. Или думать как можно меньше.
Вялая, тупая апатия захлестнула его. Возвращаясь домой, он или чисто механически, не различая лиц туристов, помогал отцу в “Marina”, или просто лежал, ощущая, как всё тело ноет от усталости и жары. И почему эта весна такая жаркая?.. Гвидо ненавидел жару: в последнее время его тянуло к дождям и