Ногайские предания и легенды. Иса Капаев
после смерти отца Юсупа, тех отцовых братьев, что насильственно были отправлены к Ивану Грозному, дабы не сеяли смуту, и давших, между прочим, знаменитое потомство российских дворян Юсуповых; видел я и портреты самой Сююмбийке, хранившиеся в покоях этих князей. И я ещё долго, наверное, разжигал бы своё воображение, если бы в мастерской не появился однажды Кобек Карамов…
Художник и Кобек были школьными приятелями.
– Какой интересный человек, – сказал мне друг, когда Кобек ушёл, – в школе он был застенчивым и тихим. Когда ребята, нашкодив, разбегались, он оставался на месте и преспокойно, принимал все упреки: наказывали его и за разбитые окна, и за сломанные чернильницы… Он никогда не защищал себя, и ребята этим пользовались – эта черта всегда поражала меня. В последних классах мы с ним сдружились, и я часто у него спрашивал: зачем это он отдувается за всех? И он мне преспокойное отвечал, что при случае и сам сделал бы то же самое: что-нибудь разбил или сломал; а главное, говорил он, его не пугает наказание. Мне даже показалось, что он считает себя героем – смелее и умнее всех…
После школы мы с ним долго не виделись. Он закончил архитектурный и стал работать в проектном институте. Так ты представляешь! Он еле здоровался со мной. Я поражался, видя его, и думал: как же может измениться человек! А как-то у меня собрались одноклассники. Так пришлось прямо упрашивать его прийти. А явившись, он сидел нахохлившись как индюк и не хотел ни с кем разговаривать. Все просто диву давались. И вот это посещение… Я всё время следил за ним. Он был совсем не похож на себя: какое-то невероятное оживление, заинтересованность во всем… – И художник, недоумевая, пожал плечами.
Моё внимание, признаюсь, тоже привлек этот человек, но его живой реакции на любой разговор я не придал особого значения. Меня удивила частая смена настроений, отражающаяся на его лице. Он, словно актёр, то делал вид, что весь внимание, то казался вдохновлённым беседой и произносил одобрительные реплики, то рассеянно смотрел по сторонам, думая о чём-то своём. И хотя его лицо было таким изменчивым, в глубоко запавших глазах теплилась грусть, даже не грусть, а как мне показалось – затаённое чувство вины или страх; меня это поразило, и я подумал: какая, должно быть, нелёгкая жизнь у этого человека!
Он пил за всё и за всех и, как умудрённый жизнью человек, после каждого тоста добавлял:
– Да сбудутся эти хорошие слова!
Выпив стакан водки, он долго морщился, но потом удовлетворённо цокал и говорил одобрительно:
– Прелестный напиток!
Череп он заметил лишь к концу застолья.
– Ого! – вскрикнул он и, резко вскочив, подошёл к полке. – Настоящий?
– Нет! Подделка! – пошутил мой друг.
– Настоящий! – воскликнул Кобек Карамов, не обращая внимания на шутку приятеля. – А когда, скажи, он у тебя появился?
– Интересный вопрос! Тебе всё надо знать, – капризно произнёс мой приятель.
– Но это