Княжий пир. Юрий Никитин
воины? Втроем одного стерегут! А тот, поди, не только за семью засовами, но и к стене прикован. А то и вовсе связан по рукам-ногам…
Белоян поморщился, а старшой сказал с обидой:
– Обижаешь, княже! Это же сам Залешанин!.. Ну, тот самый… Его и в туе не влупишь, и в ложке не поймаешь. Попался как-то по дурости или пьянке, теперь не упустить бы. Непростой человек! Говорят, глаза отводить умеет, черной кошкой перекидывается.
Владимир снова покосился на Белояна. Тот скривился сильнее:
– Враки. Придумывают, чтобы свою дурость оправдать. Просто смышлен, вот и все. Один пойдешь?
– Ждите здесь, – велел Владимир.
Перед ним услужливо отодвинули засовы, дверь заскрипела истошно, он рассердился, утром весь Киев будет знать, что великий князь навещал в срубе пойманного вора.
Факел трещал, роняя искры. Владимир ругнулся, горящая капля смолы упала на руку. Снизу послышался смешок.
– Хохочи, коли зубы хороши, – сказал Владимир громко, – скоро выбьют!
Ступеньки мокрые и скользкие, словно стадо улиток проползло, сапоги соскальзывали. Наконец трепещущий свет вырвал из тьмы прикованного к стене молодого парня, что сидел там же под стеной, обхватив колени… Морщился, прикрыл глаза, ему и так свет ярок, а Владимир придирчиво рассматривал вора.
Золотые, как спелая пшеница, волосы падают на широченные плечи, все еще совсем не по-смердячему гордо вздернутые. На лбу кожаный ремешок, как у кузнеца, а когда поднял голову, Владимир засмотрелся на такие синие чистые глаза, словно в них отражалось целое поле незабудок.
Сразу видно, что высок ростом, хоть и сидит, на такой груди можно мечи ковать как на наковальне. Цепи на руках самые толстые, но Владимиру показалось, глядя на его руки, что, поднатужься вор, сумел бы либо порвать, либо штыри выдернул из стен. Но хоть и рождаются в селах да весях богатыри, но без ухватки, без воинского умения так и быть им лишь могучим скотом, что деревья рвет с корнями да камни убирает с полей.
– Ну что скажешь, вор? – спросил он зло. – Тот самый Залешанин, который похвалялся мою горницу обворовать так, чтобы даже мышь там удавилась с тоски?
Вор сделал движение плечом, железо загремело. Прищурившись, разглядывал великого князя. Под глазом расплылся громадный кровоподтек, скула в засохшей крови, но лицо дерзкое, в глазах насмешка.
– Садись, княже, – пригласил он. – На чем стоишь. Да, я и есть Залешанин. Хочешь, я попрошу и железо на тебя надеть, а то тебе надоело зенки заливать заморским вином да брюхо набивать…
– Хохочи, коли зубы хороши, – повторил Владимир зло. – Но только недолго тебе блистать белыми зубами!
– Топор уже наточили?
– Топор? – удивился Владимир. – Для тебя кол затесывают. За обольщение дочери боярской, кражу и поджог тебе выпала смерть лютая! Дабы другие устрашились.
Залешанин побледнел малость, но силился улыбнуться:
– Если бы устрашались, никто бы не воровал… А так и давите нас, и вешайте. И между деревьями распахивайте, а все нашему роду нет переводу.
– Перевести не переведу, – сказал