Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера. Питер Акройд
решениями, начертанными на пластинах из несокрушимой стали! Что для вас – род человеческий? Разве люди значат для вас больше, чем овцы и бараны, теснящиеся в загонах? Люди ведь тоже обречены на смерть, как и любой полевой скот. Люди тоже живут в неволе, в заключении. Люди страдают от болезней и прочих напастей, даже когда они ни в чем не повинны. Но что за слава для вас – в том, чтобы так немилосердно наказывать род людской? Какая вам польза от вашего предвидения, если оно только терзает невинных и карает праведных? В чем смысл вашей прозорливости? И вот еще что возмущает меня. Люди должны выполнять свой долг и, во имя богов, сдерживать себя, не позволяя себе утолять все свои желания. Они должны придерживаться определенных правил, дабы спасти свои души, – тогда как неразумные овцы попадают прямиком во тьму небытия. Ни одно животное не терпит мук после смерти. А вот мы даже после кончины обречены по-прежнему плакать и рыдать, хотя и так уже наша земная жизнь была полна страданий. Разве это справедливо? Разве это похвально? Наверное, ответ на этот вопрос могли бы дать богословы, но мне все это хорошо известно. Мир полон горя. Я видел, как змея жалила неосторожного путника, а потом уползала прочь. Я видел, как вор грабил свою жертву, а потом уходил – никем не пойманный, невредимый. А я должен прозябать здесь, в темнице. Воистину, боги в их завистливой ярости против моего народа уничтожили почти всю мою родню и сровняли с землей стены Фив! А теперь еще и Венера вознамерилась погубить меня, отравив мою душу ревностью к Архите. Куда же мне деваться?»
Теперь я на время оставлю Паламона в его беде, а вам пока расскажу о том, что происходило с Архитой. Лето миновало, и удлинившиеся ночи лишь продлевали его муки. По правде сказать, я и сам не знаю, кто из них двоих претерпевал горшие мучения – выпущенный на свободу влюбленный или узник. Позвольте же мне подытожить их положение. Вот Паламон: осужден на пожизненное заключение и обречен остаток своих дней провести в цепях и кандалах. Вот Архита: навеки изгнан из Афин под страхом смертной казни, навсегда лишен права лицезреть прекрасную Эмилию. К вам, влюбленные, я обращаю свой вопрос: кому из них тяжелее? Один может изо дня в день видеть изредка свою обворожительную возлюбленную, но никогда не сможет приблизиться к ней. Второй волен, как ветер, может странствовать по свету, но никогда больше не должен видеть Эмилию. Поразмыслите же. Поломайте над этим голову. Мысленно поместите эти две фигуры на шахматную доску. А я тем временем продолжу свой рассказ, чтобы мы узнали, что было дальше.
Часть вторая
Когда Архита наконец возвратился в Фивы, он начал чахнуть и хиреть. Он все время твердил одно-единственное слово: «Увы!» Мы знаем, что было тому причиной. Добавлю лишь, что ни одно живое существо на земле никогда так не страдало и не будет так ужасно страдать, как он. Он не мог спать. Он не мог ни есть, ни пить. Он исхудал и отощал, сделался сухим и хрупким, как жердь; глаза его ввалились, цвет лица стал болезненно-желтым, словно от желтухи. Он превратился в настоящее страшилище. И все время был один.