Батумский связной. Наталья Александрова
отверстию в стенке каюты, через которое прежде наблюдал встречу с Григорием Степанычем.
Быстро увеличиваясь в размерах, моторный катер приближался к суденышку контрабандистов. На носу катера, тускло отсвечивая на солнце, медленно поворачивался ствол пулемета «максим». Рядом с пулеметчиком показался зверского вида детина в матросском бушлате, опоясанный пулеметными лентами. Размахивая огромным «маузером», он заорал, перекрывая шум мотора:
– Греки, мать вашу, стой! А то сейчас из пулемета потоплю ваше корыто к чертовой матери, отправитесь свою кефаль кормить!
Спиридон мрачно смотрел на приближающийся катер и молчал. Матрос взмахнул рукой, и пулеметчик дал короткую очередь, взбив фонтаны брызг возле самого корпуса фелюги. Спиридон бросил несколько греческих слов своей команде, и те свернули парус.
Катер подошел вплотную, матрос забросил на борт суденышка железные крючья, подтянул катер, вплотную притершись бортами.
Борис в щелочку разглядывал экипаж пиратского катера. Кроме матроса – таких он достаточно насмотрелся в революционном Петрограде: тот же бушлат, те же неимоверной ширины брюки клеш, те же пулеметные ленты, которые матросы, по-видимому, считали просто деталью своего парадного костюма, – на катере было еще двое. Первый – дикого вида джигит, не то черкес, не то лезгин, лежавший за пулеметом. Несмотря на адову жару, он был в косматой меховой шапке, надвинутой на один глаз, что делало его похожим на циклопа. Второй, как ни странно, была женщина. Женщина эта показалась Борису страшнее всех. Хотя и матрос производил мрачное впечатление – давно не бритая широкоскулая рожа, пересеченная плохо зарубцевавшимся кривым сабельным шрамом, маленькие злобные глазки, щербатый рот с золотыми фиксами, – но женщина выглядела куда опаснее. Одетая в галифе и офицерский френч без погон, коротко стриженная, она смотрела на экипаж греческого суденышка с таким злобным наслаждением, с такой радостной ненавистью, с какой, должно быть, хищный зверь смотрит на пойманную жертву, чьими предсмертными муками хочет позабавиться больше, чем съесть. Садизм и наркомания ясно читались в блеклых безумных глазах пиратки.
– Что везем? – с обманчиво грубой симпатией спросил матрос, поводя из стороны в сторону стволом «маузера», направляя его то на Спиридона, то на его команду.
– Мы бедные гре-еки, – жалобно, нараспев проговорил Спиридон тоном вокзального нищего, – что мы можем везти? Немножко поесть, немножко выпить… Хотите греческой водки, добрые га-аспада?
Матрос сглотнул слюну, сплюнул и прорычал:
– Водки – само собой. А как насчет опиума, грек?
– Опиум? – переспросил Спиридон таким тоном, будто слышал это слово впервые. – Опиум? Ну, немножко для гаспадина матроса найдется.
– Кончай ты их, – низким, хрипловатым голосом сказала женщина, подходя ближе к борту катера и расстегивая кобуру «нагана». Она сказала это так буднично, словно просила у своего товарища закурить. – Кончай их, Махра, там разберемся, что у них есть на фелюге.
– Ну,