Движение образует форму. Елена Макарова
налил зеленой краски на картон – лучше будет видно, – макал в нее кисть и, проговаривая каждый звук, писал букву за буквой. Моя помощь больше ему не требовалась.
В это время взрослые «лепили» из газет гигантских бабочек, кузнечиков и стрекоз.
Коля-педагог, отведя меня в сторону, спросил:
– Если на лист просится одна чернота – не бояться, выплескивать?
– Выплескивать!
– Тогда, с вашего позволения, я пойду рисовать на улицу, чтобы дочка этого срама не видела.
Потом он сказал мне: стало легче, спасибо.
Кому спасибо?
В один из дней Аня с Толей и еще одна воспитательница увели детей на озеро, и мы, взрослые, остались совсем одни. Наконец-то пришло время выговориться. Коля изображал нам своего подопечного аутиста, как тот, спрятавшись за умывальник, ест мыло. Отберешь – будет биться в припадке. И ничего не помогает, ничего! Другая девушка рассказывала о дочери-аутистке, которую она сюда не взяла. Та ходит на четвереньках и мяучит, и так целый день. Рассказывая это, она сама встала на четвереньки и принялась мяукать. Дочка-кошка раздирает когтями материнскую душу. Как тут помочь?
Любая передышка – это помощь. Дрессировщику (а сейчас мама дочки-кошки играет именно эту роль) необходимо бесстрашие. Иначе тигр разорвет его на части. Дрессировщик не живет с тигром в одной клетке. Он наполняется силой и отвагой за пределами вольера. Вот и матери дочки-кошки надо как можно чаще выбираться на свободу. Как только ее отпустит страх, она перестанет ощущать себя дрессировщиком, и дочка перестанет быть тигром.
Время, насыщенное свободным творчеством, лечит, оно другого наполнения, другого качества.
Не помню, кто это сказал, скорее всего Таня. Она у нас философ.
По вечерам, уложив детей, взрослые собирались у костра. «Выхожу один я на дорогу», – запевала Аня. Лермонтовские слова звучали как плач.
Наутро – джаз-сейшн. Перебить ночное настроение.
Ищем голоса. Где живет голос? Во рту? В груди? А есть ли голоса у предметов?
Дети спорят:
– Кастрюли не разговаривают…
– А ты стукни ложкой!
– Если стукнуть, любой заговорит.
– Они говорят не словами, а звуками.
– Тогда это не разговор.
– А что?
– Музыка.
– Харабурда, а не музыка.
Я принесла из кухни три кастрюли, усадила за них детей.
– Первая кастрюля – говори!
Бумс-бумс.
– Вторая – отвечай!
Бумс-бумс.
– А теперь хором.
Оглушительное бумс-бумс.
– А если не руками по ним колотить, а маленькой ложечкой?
Попробовали.
– А если одним пальчиком?
Пошли искать голоса предметов на кухню. Потом на улицу.
Железо грохочет, а дерево тихонько кряхтит.
Дала детям задание выбрать себе инструмент, на котором они будут играть. Нашли, сыграли. Понравилось. Давайте еще!
На эти «уроки музыки» меня сподобил сын Федя. Как-то мне в руки попала видеозапись, где он в каком-то пустом сарае играет на всем, что попадается под руку, – водосточной трубе, железяке, керамической плитке. И тут к воротам подбегает девочка лет