Куда она ушла. Гейл Форман
рейс тоже перенесу, – объявляет он. – Полечу завтра с тобой.
Мне стыдно признаться, насколько я ему за это благодарен. Лететь высшим классом с группой не особое удовольствие, мы все сидим в своих роскошных кабинках, но, по крайней мере, мы вместе. А если полечу один, кто знает, кто окажется со мной по соседству? Однажды мне достался какой-то японский бизнесмен, который все десять часов рта не закрывал. Я предпочел бы, чтобы меня пересадили, но не захотел об этом просить, чтобы не выглядеть как чертов рок-музыкант, поэтому остался на своем месте и кивал головой, хотя и наполовину не понимал, что он там говорит. Но еще хуже, если на таком длинном рейсе остаешься совсем один.
Я знаю, что у Алдуса в Лондоне дел по горло. Если конкретно, то завтра группе придется встречаться с видеорежиссером без него, и это обернется очередным маленьким землетрясением. Ну и фиг с ним. Сейчас этих трещин уже так много, что и считать бессмысленно. К тому же Алдуса в этом никто не обвинит – достанется только мне.
Поэтому, если он задержится еще на день в Нью-Йорке, это меня многим обяжет. Но я все равно принимаю его предложение, хотя и реагирую очень сдержанно.
– Ну о'кей.
– Супер. А ты развейся. Я тебя одного оставлю, не буду даже звонить. Мне тебя отсюда забрать, или в аэропорту встретимся? – Остальные ребята живут в центре. После прошлого турне у нас вошло в привычку селиться в разных отелях, а Алдус дипломатично переезжает – то ко мне, то к ним. В этот раз он с ребятами.
– В аэропорту. Встретимся в фойе, – говорю я.
– Ну ладно. Закажу тебе машину на четыре. А до четырех отдыхай, – он коротко жмет мне руку и так же коротко обнимает, потом садится в такси и мчится делать другие дела, может быть, чинить то, что я сегодня порушил.
Я же направляюсь к служебному входу и поднимаюсь в свой номер. Принимая душ, думаю, не поспать ли еще. Но в последнее время заснуть мне не помогает психофармакология, которой забита вся аптечка. С восемнадцатого этажа видно, как послеобеденное солнце окутало город теплой светящейся дымкой, отчего Нью-Йорк вдруг даже начинает казаться уютным, а вот в моем люксе становится так жарко, что у меня начинается приступ клаустрофобии. Я надеваю чистые джинсы и свою черную счастливую футболку. Хотел приберечь ее на завтра, когда надо будет вылетать в турне, но мне начинает казаться, что удача понадобится уже прямо сейчас, так что ей придется как-то протянуть две смены.
Я включаю айфон. Пятьдесят девять новых писем и семнадцать голосовых сообщений, некоторые из них от наверняка уже взбесившихся пиарщиков нашего лейбла, а некоторые от Брен – она спрашивает, как прошла запись и интервью. Я мог бы ей позвонить, но какой смысл? Если я расскажу о встрече с Ванессой Легран, она расстроится из-за того, что я «потерял лицо» перед журналисткой. Брен пытается отучить меня от этой дурной привычки. Говорит, что каждая моя истерика в присутствии прессы лишь разжигает ее аппетит. «Адам, сиди перед ними с мрачным лицом, и о тебе перестанут так много писать», – советует она мне постоянно. Но если я признаюсь, почему именно так взбесился, то Брен, скорее всего, тоже потеряет лицо.
Я