Я ненавижу твоего бога!. Юлия Добровольская
вопросов. Ни себе, ни другим.
Тогда я ещё витал в звенящем от взмахов ангельских крыл серебристо-перламутровом тумане неофитства.
И даже то, что супружеская жизнь не приносила мне той радости, о которой говорится в Библии, не угнетало меня.
Тогда любое сомнение разрешалось одним взмахом обоюдоострого меча: такова воля Божья.
Я был молод и крепок. Мои неярко выраженные и немногочисленные амбиции вполне удовлетворялись в области служения горнему.
По всем прогнозам и признакам кончалось время всяческих несвобод. Я выходил из подполья плечом к плечу со старшими братьями во Христе, хлебнувшими лиха на своём поприще. Я подхватывал знамя их служения. Мне было не до восхищённых взглядов девиц и матрон. Я знал, что «плоть желает противного духу», поэтому лучшим способом был полный её игнор. Мне было нетрудно – я не умел любить и не желал желать.
* * *
Я ухожу из дому всё раньше и раньше.
Прежде мы все вместе завтракали.
Потом я стал делать это один, пока все спят.
Теперь после завтрака в одиночестве я ухожу в спальню – жена уже проснулась, спальня свободна.
Я сажусь за крошечный стол. Это мой кабинет по утрам. Поздно вечером – мой кабинет на кухне.
Недавно я купил себе удобное кресло – в нём хорошо работать и можно время от времени расслабиться, чуть откинув спинку, как в автомобиле.
Я смотрю в окно.
Серое утро.
Осень.
Непрекращающийся дождь – то сильный, то едва заметный. Даже когда с неба не льёт и не капает, кажется, что он не прекращался ни на минуту. И никогда не прекратится.
В такие дни трудно поверить даже в то, что знаешь по собственному опыту. Трудно поверить, что солнце есть. Что где-то оно есть. И лишь чем дальше в осень, тем более веришь в существование снега.
* * *
Мне сорок два.
Ей сорок девять.
Мы не сделаем этого, говорит она.
Я хочу уйти и не вернуться.
Если уж не нельзя к ней, то я не хочу никуда.
Здесь я не хочу. Здесь мне всё поперёк горла.
Я хочу себя убить. Потому что я не хочу жить. Я не хочу так жить.
Самоубийство – грех.
Пусть бы это сделал кто-то за меня.
Например, пьяный водитель может размазать меня по асфальту. Или по стене. И удачно скрыться. И в придачу наутро забыть о содеянном. Забыть, чтобы ничто впоследствии не омрачало его жизнь. А я оттуда, с небес, как-нибудь отблагодарю того парня. Подслушаю его мечты и попрошу Отца небесного пособить в их осуществлении…
Или пусть бы какой-нибудь отморозок в тёмных заброшенных дворах, которыми я иду поздно вечером по четвергам дважды в месяц, решит, что у меня в портфеле много денег и пырнёт меня под рёбра – слева снизу, до отказа, до рукоятки – длинным тонким ножом…
И пусть его не найдут.
Зачем его наказывать, если он выполнил мою добрую волю, можно сказать – мольбу мою услышал? За это наказывать несправедливо.
Как несправедливо прокляли Иуду, этого чернорабочего истории спасения человечества.
Несправедливо!
Он