Рождённый выжить. Тамара Шелест
только с отцовского одобрения.
Родители никогда не фотографировались, поэтому фотографий своих нам не оставили. В семье не одобрялись вредные привычки: пьянство и курение. Отец сам не курил и нам запрещал, а при случае часто напоминал:
– Не будете курить, куплю вам гармошку.
Гармонь в деревне была только одна, и нам, конечно, всем хотелось на ней поиграть: давить на кнопки, растягивать меха, выжимать из неё звуки. Мы всегда просили дядю Кузю разрешить подержать гармошку, но безуспешно. Поэтому такое обещание стало для нас заветным и желанным. Но меня больше всего манила балалайка. Дядя Поликарп разрешал мне иногда потрогать струны. В детстве я решил: вырасту – стану балалаечником. А иногда из Ишима в Ермаки приезжали музыканты с цимбалами, скрипками и наши взрослые вытирали на глазах слёзы, слушая родные белорусские мотивы.
Отец обладал сильным обонянием. Наш дом стоял на развилке двух улиц, и он всегда безошибочно ещё метров за триста угадывал, кто и по какой улице идёт. Бывало, сядем обедать, отец и выдаёт:
– Артамон идёт.
Мы переглядываемся и спрашиваем его:
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, запах его табака чую.
И вскоре дед Артамон действительно появлялся в поле зрения. Помню ещё случай. У нас за печкой висел лук. В тот день батя уезжал за сеном и дровами. Утром мы только слегка задели лук, а вечером, только перешагнув порог, он сразу спросил:
– Кто трогал лук?
Когда мне исполнилось семь лет, меня отправили в школу, учиться уму-разуму. Но учиться тогда ходили немногие, взрослые старались детей в школу не пускать. Дома нужны руки, чтобы прясть лён, ткать холст. Сколько бы учитель не уговаривал родителей отправлять детей на учёбу, всё было напрасно, ответ слышал всегда один:
– Не пущу! Пусть дома работают, некогда ерундой заниматься. Грамота нам ни к чему!
Наша сельская школа находилась в обычной избе, за партой сидели по три-четыре человека, все разного возраста. На класс один учебник «Солнышко». Занятия проходили нерегулярно. Это были годы революции – 1917-1918г.г. Писали мы на разных кусках бумаги.
Наш учитель Демьян Васильевич был мужчиной среднего роста, сорока лет от роду. Стройный, строгий и требовательный. Один на три деревни. Одевался он как городской: в чёрный пиджак и жилет. Под жилетом виднелась белая рубашка, а на шее красовалась чёрная бархатная бабочка. Его глаза смотрели на нас через стёкла пенсне и прожигали насквозь, когда он бросал в класс свой недовольный взгляд. Иногда учитель задумчиво стоял у окна и долго молчал, забыв про учеников. Возможно, его беспокоило происходящее в стране, может, революция или что-то другое? За видимой строгостью скрывался мягкий и грустный человек.
– Мельников! Ты почему вертишься? – стоя у доски и выводя буквы, учитель делал нам замечания, не поворачивая головы.
Так не оглядываясь, он безошибочно определял баловника, что нередко вызывало у нас недоумение. Частенько хлестал по рукам