Валис. Филип Дик
трое из нас смахивали на хиппи, несмотря на костюмы и галстуки. Нам было плевать.
Не помню, о чем шел разговор за столом. Накануне вечером мы с Бобом – я хотел сказать, Боб и Толстяк-Лошадник – ездили в Окленд посмотреть фильм «Паттон». Прямо перед началом заупокойной службы Толстяк впервые в жизни увидел родителей Глории. Как и их покойная дочь, они отличались чрезвычайной вежливостью. Несколько друзей Глории устроились в старомодной, в стиле ранчо, гостиной, вспоминая ту, что связала их между собой. Само собой, на миссис Кнудсон было слишком много косметики; женщины всегда чрезмерно красятся, когда кто-то умирает.
Толстяк гладил Председателя Мао – кота покойницы. Он вспомнил те несколько дней, что Глория провела у него, приехав за нембуталом. Когда ложь раскрылась, Глория встретила это известие спокойно, даже безразлично. Если собираешься умереть, мелочи перестают иметь значение.
– Я их взял, – сказал ей Толстяк; еще одна ложь.
Решили поехать на пляж, большой океанский пляж Пойнт-Рейс. Глория села за руль (Толстяку ни на мгновение не пришло в голову, что, поддавшись импульсу, она может угробить и его, и себя, и машину), и часом позже они уже расположились рядышком на песке, покуривая травку.
Больше всего на свете Толстяк хотел понять, почему Глория решила убить себя.
На Глории были стираные-перестираные джинсы и футболка со злобной физиономией Мика Джаггера. Поскольку песок был очень мягкий, она сняла туфли. Толстяк обратил внимание, что тщательно обработанные ногти на пальцах ног покрыты розовым лаком. Он подумал, что Глория умирает так же, как и жила.
– Они украли мой банковский счет, – сказала Глория.
Лишь спустя некоторое время, слушая уверенную, ясную речь подруги, Толстяк понял, что никакие «они» не существуют в природе. Глория развернула перед ним панораму тотального, неумолимого безумия, сконструированного с невероятной тщательностью. Она отшлифовала все детали с точностью дантиста. В ее словах нигде не слышалось несоответствия. Никаких пустот в повествовании. Толстяк не мог найти ни единой ошибки, если, конечно, не считать исходного допущения, что все ненавидят Глорию, преследуют, а сама она во всех смыслах никчемна.
Пока Глория говорила, она начала исчезать. Толстяк, как завороженный, наблюдал за этим процессом. Глория логично, рационально, слово за словом выталкивала себя прочь из бытия. Этакая рациональность на службе… ну, подумал он, на службе небытия. Разум Глории превратился в огромный умелый ластик. Осталась лишь оболочка, так сказать, необитаемое тело.
Она уже мертва, понял Толстяк-Лошадник в тот день на пляже.
После того как покурили, они прогуливались по пляжу, рассуждая о водорослях и высоте волн. Над головами кричали чайки, напоминающие тарелочки-фрисби. Тут и там кто-то сидел или лежал на песке, но по большей части пляж пустовал. Плакаты советовали остерегаться подводного берегового течения. Толстяк все не мог понять, почему Глория просто не войдет в прибой. Он никак