Нетерпение сердца. Стефан Цвейг
гневное словцо) вы приглашаете бедняжку на танец… Ах, какой ужас, мне нужно срочно убедиться, что она в порядке…
– Постойте, – я в отчаянии хватаю Илону за руку, – еще минутку, одну минутку… Пожалуйста, извинитесь перед ней от моего имени. Я даже подумать не мог… Я ведь видел ее только за столом, да и то всего лишь секунду… Умоляю, объясните ей это…
Однако Илона с гневом в глазах уже высвободила руку и бежит в комнату. Задыхаясь, с тошнотой во рту, я стою у порога салона, где все кружится и шумит; люди, которые непринужденно болтают и смеются, внезапно кажутся невыносимыми, и мне в голову приходит мысль: еще пять минут, и все узнают о моей глупости. Пять минут, и со всех сторон на меня устремятся презрительные, неодобрительные, ироничные взгляды, а завтра сотни уст по всему городу начнут обсуждать мою дурацкую оплошность – с утра пораньше слухи вместе с молоком начнут разносить по домам, затем они распространятся по людским, а дальше в кофейни и бюро. Завтра обо всем узнают в моем полку.
В этот момент я, словно сквозь пелену, вижу отца девушки. Со слегка удрученным видом – неужели знает? – он направляется через зал. Подойдет ли он ко мне? Нет – только бы не встретиться с ним сейчас! Внезапно меня охватывает панический страх перед ним и перед всеми остальными. Не до конца понимая, что делаю, я шатающейся походкой приближаюсь к двери, которая ведет в холл, устремляясь прочь из этого чертового дома.
– Господин лейтенант уже покидают нас? – почтительно, но с ноткой сомнения в голосе осведомляется слуга.
– Да, – отвечаю я.
Как только это слово слетает с моих губ, мне становится страшно. Действительно ли я хочу уйти? Уже через мгновение, когда он снимает с крючка и подает мне шинель, я четко осознаю, что своим малодушным бегством совершаю новую и, возможно, еще более непростительную глупость. Однако уже слишком поздно. Не могу же я снова отдать ему шинель и вернуться в зал, когда он, слегка поклонившись, открывает передо мной дверь. И вот я внезапно оказываюсь на улице перед чужим, проклятым домом – холодный ветер дует мне в лицо, сердце сгорает от стыда, и я судорожно, словно задыхаясь, хватаю воздух ртом.
Это и была та досадная оплошность, с которой все началось. Теперь, когда после стольких лет я с холодной головой вспоминаю это нелепое происшествие, с которого началась та роковая цепочка событий, я вынужден признать, что, в сущности, вляпался в эту историю исключительно по невинному недоразумению; даже самый умный, самый опытный человек мог бы допустить такую gaffe, пригласив парализованную девушку на танец. Но в тот момент, охваченный свежим ужасом, я чувствовал себя не только безнадежным дураком, но и грубияном – даже преступником. Я чувствовал себя так, словно ударил плеткой невинного ребенка. В конце концов, не будь я таким трусом, случившееся можно было бы исправить; ситуация окончательно испортилась лишь тогда, когда я просто сбежал, как преступник, даже не попытавшись извиниться, – это стало ясно, как только первый поток холодного воздуха ударил меня в лоб.
Не могу