Я знаю, что ты знаешь, что я знаю…. Ирэн Роздобудько
привиди часу…
За кого ти вип’єш оту нелюдську свою чашу,
Для кого назавше закреслиш людську свою суть?!.
Тишина…
Пауза.
Даже странно, как потрескивают свечи, горящие в круглых вазах на столиках. Удивление сменилось напряженным вниманием. Злость и отчаяние, с которыми она вышла на сцену, превратились в безудержное желание донести до этой публики то, о чем она старалась не думать в борьбе за хлеб насущный, – о любви и предательстве, жертве и прощении. О том, что все в мире – лишь одна большая история одного человека, в которой слилось множество других человеческих историй.
И ее надо прожить на своей земле.
Не спиш, мій синочку… Я в думу твою не ввійду —
Ти виріс, ти вище твоєї печальної мами.
Лиш серце моє за тобою блукає світами
Крізь ніч, що, мов казка, стоїть в Ґетсиманськім саду…[1]
Татьяна отступила в темноту. В круге света остался микрофон.
Внизу, в мерцании свеч неподвижно застыли тени. Теперь они не были в черных формах – видение исчезло. Перед ней сидели люди, которым она только что сказала что-то важное. Но прежде всего она сказала это себе. И приняла решение…
Татьяна тихо спустилась вниз, прошла между столиками и вышла на улицу.
Она не слышала, как за ней бежал Вил. Не слышала уговоров.
Только отогнала его взмахом руки, как назойливую муху.
Роман Иванович:
Партия в шахматы
Роман Иванович храпел и нервно подергивался во сне.
Ему снилась университетская аудитория. Он стоял перед ней абсолютно голый и читал лекцию на тему «Методы и образцы неореализма в древнеирландских сагах». Тема казалась ему несколько странной. Но он с воодушевлением пытался что-то произносить перед аудиторией.
Напрягался, широко открывал рот, но из него не вылетало ни звука.
Думая, как выйти из этой неловкой ситуации, Роман Иванович в поисках помощи кивнул куда-то в сторону – и из-за большой доски-экрана вышел мужчина во фраке.
Увидев его, Роман Иванович испугался – не забыли ли поставить рояль? Оглянулся и с облегчением вздохнул: рояль стоял в правом углу зала. Мужчина во фраке сел за него и внимательно посмотрел на преподавателя. Глаза у него были узкие и зеленые, как у египетской кошки. Роман Иванович снова кивнул, и тот заиграл какую-то протяжную старинную мелодию. Причем, рояль звучал, как волынка. И под эти звуки Роман Иванович принялся жестикулировать.
Ему показалось, что именно сейчас он нашел самую лучшую форму для чтения лекций – язык жестов. Волынка звучала почти на одной ноте (вероятно, в это время Роман Иванович просто слышал сам себя – свой храп).
Студенты вскочили с места и принялись бурно аплодировать. Их громкие аплодисменты болью отдавались в ушах. Шум дошел до такого невыносимого звукового предела, что Роман Иванович заставил себя понять, что это сон, и попросил себя проснуться. Но из этого ничего не вышло – сон продолжался, аплодисменты не смолкали. Наконец дыхание сбилось с ритма, и на последнем всплеске собственного храпа Роман Иванович
Песня на слова Игоря Жука «Сум Марiï».