Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный]. Анджей Сапковский
![Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский](limg_read95981.jpg "Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский")
говоря, не сразу. Но я его уговорил. Хочешь знать как?
Рейневан кивнул, показав, что хочет.
– Я сказал ему, что твой отец погиб в отряде моего брата под Танненбергом. А он там тоже был. Только они говорят не «Танненберг», а «Грюнвальд». Он сражался на противной стороне. Ну, короче, будь здрав и – повеселее, парень, повеселее. Обижаться на мою благосклонность ты не можешь. Конь – есть. Гроши – есть. Да и безопасность в пути обеспечена.
– Как обеспечена? – отважился проговорить Рейневан. – Милостивый князь… Вольфгер Стерча ездит сам-шесть… А я… С одним рыцарем? Даже если он и с оруженосцем… Ваша милость… Это же всего только один рыцарь!
Рудигер Хаугвиц фыркнул. Конрад Кантнер покровительственно напыжился.
– Ох и глуп же ты, Беляу. Вроде б ученый бакалавр, а известного человека не распознал. Для этого рыцаря, недотепа, шестеро – раз плюнуть.
И видя, что Рейневан по-прежнему не понимает, пояснил:
– Это же Завиша Черный из Гарбова[65].
Глава четвертая,
в которой Рейневан и Завиша Черный из Гарбова рассуждают на Бжегском тракте о том о сем. Потом Рейневан лечит Завишу от скопившихся газов, а Завиша взамен обогащает его ценными сведениями из области новейшей истории.
Придерживая коня, чтобы немного поотстать, рыцарь Завиша Черный из Гарбова приподнялся в седле и протяжно пустил ветры. Потом глубоко вздохнул, оперся руками о луку и пустил снова.
– Это все капуста, – деловито пояснил он, догоняя Рейневана. – В моем возрасте столько капусты есть нельзя. Клянусь останками святого Станислава, когда я был молодым, я мог съесть ого-го! Кофлик, то бишь больше чем полгарнца[66] капусты съедал в три приема. И ничего. Я мог есть капусту в любом виде, хоть дважды в день, лишь бы тмина в ней было поболе. А теперь, едва малость съем, так у меня аж кипит в животе, а газы, сам видишь, парень, чуть не разрывают. Старость, пся мать, не радость.
Его конь, могучий вороной жеребец, тяжко взбрыкнул, будто рвался в атаку. Весь он до самой морды был покрыт черной попоной, украшенной на крупе «сулимой», гербом рыцаря. Рейневан удивлялся, что сразу не обратил внимания на известный знак, не очень типичный в польской геральдике и по почетному изображению, и по мобилиям[67].
– Ты что такой молчаливый? – неожиданно спросил Завиша. – Мы столько уже едем, а ты за все это время какой-то десяток слов обронил, не больше. И то когда за язык потянули. Дуешься на меня? Из-за Грюнвальда, что ли? Знаешь, парень, не могу тебя уверить, что я никак не мог бы убить твоего отца. Я, конечно, мог сказать, что мы с ним не могли встретиться в бою, так как краковская хоругвь располагалась в центре линии польско-литовских войск, а хоругвь Конрада Белого – на левом крыле крестоносцев, аж за Стемборком. Но не скажу, потому что это была бы ложь. Тогда, в день Призвания Апостолов, я прикончил множество народу. В общей суматохе и дьявольской круговерти, в которой мало что было видно, ибо это была битва. Вот и все.
– Отец, – откашлялся
Завиша Черный из Гарбова – польский «рыцарь без страха и упрека», образец рыцарских достоинств, справедливость которого вошла в поговорку, широко известный в свое время победами на рыцарских турнирах. Будучи молодым на службе Сигизмунда Люксембургского, узнав о войне с крестоносцами, вернулся на родину и проявил себя в бою под Грюнвальдом (1410). Во время похода Сигизмунда Люксембургского на турок был взят в плен и убит в 1428 году.
Гарнец – около 3,3 литров.
Сулима – польский рыцарский герб, отличающий много родов. Мобилия – геральдические подробности.