Живая плоть. Рут Ренделл
прервал звук заводимого мотора – Джуди наконец уехала. За этим он уловил урчание дизельного грузовика, вскрик женщины и звонкий смех. Виктор вернулся в свою комнату и закрыл дверь. Джуди или кто-то еще положил на полку рядом с сушилкой буханку хлеба, упаковку маргарина, пастеризованное молоко, мясной фарш, банку консервированных бобов, чай в пакетиках, растворимый кофе и гранулированный сахар. Основные продукты питания английского рабочего класса, каким его видят социальные работники.
Знакомясь с жильем, Виктор осмотрел раковину, краны, маленький цилиндрический водонагреватель. Между раковиной и окном висел треугольный шкаф – просто дверца на подвешенном в углу металлическом каркасе. Там висела какая-то одежда, и, присмотревшись, он понял, что она принадлежала ему в далекие времена до ареста. Все его вещи тогда перешли на хранение к родителям. Теперь они были мертвы: отец ушел первым, мать – всего полгода спустя. Виктору сказали, что его могут временно освободить, чтобы он съездил на похороны, но он отказался. Там он чувствовал бы себя слишком неловко.
Кровать была односпальной, застеленной розовыми нейлоновыми простынями, двумя пестрыми одеялами, изготовленными в третьем (а может, в четвертом или даже пятом) мире, а покрывало видело лучшие времена, когда служило шторой для стеклянной двери. К нему все еще была пришита лента, в которую продевались крючки. Единственный стул был изготовлен из корейского тростника, рядом стоял такой же журнальный столик со стеклянной столешницей. Кто-то из предыдущих жильцов – видимо, какой-то поклонник граффити, пророк несчастья? – загасил о него множество сигарет, почти создав рисунок из серых прожженных точек. На скользком линолеуме, красном с кремовыми прямоугольниками, напоминающими равиоли в томатном соусе, лежали два коврика с зеленым нейлоновым мехом.
Виктор выглянул из окна. Солнце зашло за крыши Западного Эктона – красные, серые, терракотовые под бледно-пепельным небом, в котором большой блестящий самолет летел к аэропорту Хитроу. Ветра не было, и воздух был чист и прозрачен. Вдали виднелась автострада, по ней стальным потоком струились машины. Она проходила позади садов на той улице, где стоял дом его родителей – вернее, дом, который они снимали на протяжении своей семейной жизни. Виктор был рад, что они умерли – не с какой-то традиционной или сентиментальной точки зрения вроде стыда встречи с ними или боязни причинить им боль, а просто потому, что одной заботой стало меньше. Однако он сильно любил мать или так часто твердил это себе, что сам поверил.
Попав в тюрьму, Виктор должен был начать регулярные встречи с психиатром. Судья, произнося приговор, повторил рекомендацию присяжных, что ему следует пройти психиатрическое лечение. Но он так ни разу и не увидел врача – из-за нехватки фондов или нехватки психиатров. Ему всего лишь один раз предложили пройти лечение два года назад, спросив, не хочет ли он вызваться добровольцем для групповой психотерапии в эксперименте, который проводил приходящий социолог. Виктор отказался, и больше разговоров на эту тему